Кинематографическая пара Лариса Мухамедгалиева и Вячеслав Белялов, крепкая и верная профессии, одна из известнейших в Советском Союзе в 70-80-е годы. В кинопроизводстве привычно воспринимаются союзы, в которых яркая актриса является музой мужа-режиссера и в расчете на ее дарование пишутся сценарии и реализуются замыслы. Мухамедгалиева-Белялов — союз иного рода, где роли и нагрузки распределены едва ли не поровну, и в титрах своих фильмов они всякий раз предстают неразлучными: автор сценария — Лариса Жаббаровна, режиссеры — Белялов и Мухамедгалиева, оператор — снова фамилия Белялова. Видимо, это тот случай, когда две половинки, когда-то разбросанные по миру, наконец соединились и обрели в этой полноте самое себя как целое. И правда, надо же было так случиться, ведь Лариса родилась на Сахалине, а встретились они со Славой в 1964-ом в Казахстане.

НАЧАЛО ТВОРЧЕСТВА

“Жить рядом с такими живописными местами и необычайно разнообразной фауной и не начать снимать было бы просто уму непостижимо!”

Как складывается профессия? Человек не всегда знает в начале пути, кем он станет — мелиоратором, ветеринаром, геологом или журналистом. Лариса Мухамедгалиева закончила КазГУ, факультет журналистики, работала на Алма-Атинском телевидении…

Когда в 1953 году еще мальчишкой Слава Белялов пришел в кино, он вряд ли подозревал, что спустя некоторое время будет снимать природу. Пока это были первые уроки кино на съемочной площадке фильма-экранизации народного сказания о Козы-Корпеш и Баян-Сулу. Уже на следующий год молодой человек стал ассистентом оператора на Алма-Атинской студии художественных и документальных фильмов на картине классика казахского кино Шакена Айманова, получившей окончательное прокатное название “Поэма о любви”. Кроме того, приходилось тогда и убирать за верблюдами, орлами, беркутами, ухаживать за ними, готовить к съемке. Работа была простая, хотя и не всегда приятная. Первым учителем в профессии Белялов называет документалиста Маукена Сагимбаева.

Первый свой сюжет Белялов снимал в Ташкенте. Старый город поразил своим колоритом, но особенно удивили начинающего оператора египетские горлинки, вольно разгуливавшие по улицам среди людей. Эти симпатичные создания, так украшающие своим присутствием Ташкент, были завезены и в Алма-Ату Икаром Федоровичем Бородихиным.

По окончании ВГИКа дипломированного кинооператора Вячеслава Белялова пригласили работать на телевидение. Телестудия тогда только появилась в Казахстане, и специалистов не хватало. Уроки ВГИКа запомнились на всю жизнь: операторские приемы, навыки, эксперименты, а снимать все равно хотелось по-своему. Для дипломной работы влюбленный в горы молодой оператор снимал скалы, снежные вершины, альпийские луга, реки, ручейки, ведь вот они, рядом. Очень хотелось снимать животных. Но обычной камерой их, не имея опыта, в объектив не поймаешь, а так и подмывает разглядеть подробнее.

Родные места сулили необыкновенные открытия. Горы, казавшиеся такими знакомыми, привычными, приближенные оптикой, очаровали еще больше. Белялов снимал тогда чрезвычайно популярные и любимые молодежью альпинистские восхождения на пик Коммунизма. Это единственный в творческой биографии Белялова фильм, где герой — человек, покоряющий вершины, проявляющий силу воли, веру в победу над стихией. То было время знаменитого и уважаемого в кругу альпинистов Срыма Кудерина, личности гармоничной и незаурядной. Ему и посвящалась дипломная работа Белялова. Срым погиб в 1963-ем, фильм снимали в 1965 году. Совершили восхождение и назвали вершину его именем. “Идет по кручам молодость моя” — так называлась та лента. Фильм о Срыме делали вместе с Ларисой…

Ребята “оттепельной” поры, с юных лет убедившиеся, что “лучше гор могут быть только горы”, они мечтали забраться туда, где летают орлы. Благо, работа на телестудии позволяла выкраивать время. Выполнив необходимую норму на телевидении, можно было надолго уйти в горы. Со Славой теперь ходила и Лариса…

В 1968 году была предпринята первая рискованная съемка снежного барса в горах Центрального Тянь-Шаня вместе с профессиональным барсоловом из Киргизии Василием Смолиным. Это был фильм “Тигр снегов” о грозном и могучем звере. Экспедиция стала проверкой на выносливость и упорство в достижении поставленной задачи — снять редкое животное, его привычки, повадки, места обитания. Искали, отслеживали зверя почти полгода. “Именно тогда научился понимать вкус хлеба. Каждая крошка была дорога”,- вспоминает Белялов. Тогда-то и узнал по-настоящему горы…

В 1969 году Лариса Мухамедгалиева закончила Высшие курсы сценаристов и режиссеров в Москве и, всерьез обратившись к научно-популярному кино о природе Казахстана, стала основательно изучать жизнь и повадки животных.

Годами накапливались опыт, мастерство, формировался самостоятельный взгляд на свое место в кинематографическом мире.

Белялов рос не только как профессионал-оператор, вместе с Ларисой обретал навыки режиссерского видения материала, начинал понимать, насколько ценны и уникальны съемки представителей животного мира.

Постепенно молодой творческий союз приходит к решению делать фильмы-портреты отдельных видов животных. Помощниками и друзьями кинематографистов становятся ученые, егеря, лесники, сотрудники заповедников. Когда снимали джунгарского тритона, консультировались с Мстиславом Николаевичем Кареловым, прошли с ним нелегкий путь по давно нехоженым тропам. Много помогали Белялову и Мухамедгалиевой биологи Э.И.Гаврилов, Б.М.Губин.

Так в течение 1970-1980-х годов регулярно из года в год готовили к выпуску по два, а то и три короткометражных фильма. Ко времени обретения Казахстаном суверенитета на счету у Лауреатов Государственной премии КазССР В.Белялова и Л.Мухамедгалиевой было уже около сорока фильмов о редких животных Казахстана. Географический диапазон съемок — от Заилийского Алатау до Устюрта, от поймы Или до просторов Каспия.

ВЫБОР ГЕРОЕВ

Из Красной книги.

Белялов и Мухамедгалиева взялись за нелегкую работу — снимать представителей казахстанской фауны, отмеченных в Красной книге. Но эта миссия оказалась не только горькой, но и счастливой, поскольку именно им судьба предоставила удивительную возможность, проведя много времени в долгих наблюдениях, отснять редких животных, чтобы поделиться радостью открытия со зрителями…

Уже тогда, в 70-80-ые годы, снимая своих непритязательных героев, авторы утверждали каждой своей работой, как дороги им все, с кем приходится общаться в степи и пустыне, в горах, на озерах и реках. А уж то, что они редкие, эти сурки и муфлоны, барсы и гепарды, пеликаны и фламинго, и могут быть последними на земле, исчезнуть по ряду причин, рождало искреннюю тревогу и желание быть услышанными. Комментарий к фильмам звучал предостережением, тщательные, сложные съемки в заповедных уголках республики свидетельствовали об истощении биоразнообразия родной страны. Оттого фильмы Белялова-Мухамедгалиевой обращены были, помимо массового равнодушного и неравнодушного зрителя, к заинтересованным ведомствам, министерствам, руководству заповедников, лесничеств, охотхозяйств. Надо отметить, их научно-популярное негромкое кино имело силу убеждать. Авторы “Джунгарского тритона” вправе гордиться, что после выхода фильма на экран, в массовый прокат, был создан заказник по охране редкого животного.

И конечно, их работы, демонстрируемые в кинотеатрах и по телевидению в популярной программе “В мире животных”, служили удобным учебным пособием для детей и молодежи, учащихся школ и вузов. Но авторская задача пропаганды и популяризации знаний о природе родной республики виделась шире.

Сколько порогов кабинетов разных ответственных работников обил в свое время Вячеслав Алиевич, скольких начальников увещевал, предлагая сделать дополнительные тиражи своих короткометражек, перевести на узкую пленку, раздать по школам, чтобы этот визуальный “наглядный” материал всегда был под рукой учителя. Ведь “Вне природы нет детства, а без детства нет чувства Родины”, как сказал на одном из собраний кинематографистов, снимающих природу, ученый-эколог из Москвы Дмитрий Кавтарадзе. (Материалы симпозиума, 1985, с.64).

И это только одна сторона дела.

Чрезвычайно важна и другая — этическая, то, как сами Белялов и Мухамедгалиева относятся к своим героям. Как любят они их и по-пришвински понимают, что дороже всех наблюдений, описаний, съемок сама жизнь этих животных, их неповторимый облик, черты и повадки. Они часть того огромного мира, который делает жизнь человека полнее и богаче.

В путешествие в мир первозданной природы отправились художники, люди с чистым сердцем и бескорыстными намерениями. “Никогда не брали с собой в экспедицию ружья”, – это не поза, не бравада. Несмотря на то, что были случаи, когда опасность была столь велика, что другой бы на их месте не только не пожалел, что не взял оружия, но и зарекся отправляться в глухие места без защиты…

МЕТОДЫ СЪЕМОК

“Я буду снимать, пока руки держат камеру”.

Для того чтобы заснять зверя, птицу, земноводное, режиссер и оператор отправляются в долгие экспедиции. Куда — они знают наверняка от товарищей — специалистов-ученых, работающих в заповедниках, заказниках. Кто-то из них, постоянно ведущих наблюдения на своем участке, сообщает: найдено гнездо или в покинутое гнездо вернулись его обитатели, обнаружена нора, а в ней зверь…

Можно ехать, предварительно закупив провизию, не требующую долгого приготовления, проверив аппаратуру, комплект необходимых оптических насадок, деталей, и обязательно имея палатку нужного маскировочного цвета: для летней натуры — зеленую, для зимней — белую. Палатка эта под названием “скрадок” укроет на долгое время оператора, станет его пристанищем.

Снимать приходится в разное время года: зимой, весной и летом; в жару, мороз и непогоду. Чтобы запечатлеть на экране образ жизни избранного для фильма персонажа, места расселения, гнездовья, норы и норки, необходимо обладать поистине великим терпением и выносливостью. Учтя советы и рекомендации специалистов, зная по их исследованиям и экспедициям экологическую нишу своего “героя”, оператор проводит немало времени в наблюдении. Поначалу, укрывшись в скрадке, режиссер-оператор приучает животное к присутствию на участке нового объекта, не представляющего опасности. Зверье, птицы привыкают к палатке, а Белялов готовит для съемки камеру, сетуя на ее несовершенства и неприспособленность к съемкам животного мира. Зашумит камера — вспугнет птицу, не сориентируешься вовремя — потеряешь возможность съемки, к которой так долго готовился…

Особенно подолгу снимает птиц, стремясь запечатлеть период ухаживания самца за самочкой, строительство гнезда, кладку яиц и высиживание птенцов, наконец, самый торжественный момент — появление потомства. Так были сняты серпоклювы на берегу Алматинского озера, красавчик джек в пустыне Кызыл-Кум. Так был снят за девяносто дней наблюдений (!!!) беркут и его семья: самка и птенец.

Рассказывает В.Белялов: “Мы очень тщательно готовились к этим съемкам. Гнездо было обнаружено на одной из отвесных скал горного массива Таласского Алатау. В метрах сорока от него на выступе скалы мы увидели площадку, на ней и поставили палатку. Жить, конечно, там было невозможно, но полулежа-полусидя снимать все-таки удавалось. Так мы провели девяносто дней! И надо сказать, они оставили неизгладимое впечатление о жизни беркута во всей ее красе, мощи, о нежности и любви. Мы пронаблюдали семейство беркута от момента откладки яиц до первого самостоятельного полета беркутенка. Прослеживая, как проявляют себя эти птицы в самых разных обстоятельствах, мы все время думали, насколько же самоуверен человек в превосходстве своего разума! А ведь если присмотреться к таким совершенным творениям природы, как беркут, то придешь к выводу, что у них есть чему поучиться”. (Окно в природу. 1985, с.23-24).

По окончании съемочного периода, важно убедиться, что оператор не нанес вреда животным, не нарушил их жизненного цикла. Для тех, кто с огромным уважением относится к уникальной и кропотливой работе Белялова, всегда было чрезвычайно важно, что в отснятых им “объектах” жизнь продолжалась прежним чередом и животные не покидали насиженных гнезд и обжитых за многие годы мест.

Мало того, целый ряд специалистов, представителей науки благодарны оператору, мастеру своего дела, за то, что он сумел заснять такие моменты жизни животных, которые они, не оснащенные мощной оптикой, вряд ли смогли бы пронаблюдать самостоятельно. Открытия Белялова-оператора не раз предоставляли материал даже для научных описаний, изысканий и обоснованных выводов ученых.

В особом режиме, так сказать, на балконе собственной квартиры была запечатлена самка каракурта, плетущая кокон, в котором скрыто ее потомство…

Фильмы Белялова-Мухамедгалиевой особого рода. Уникальными являются фильмы “Каракурт”, “Джунгарский тритон”, “Зачарованный лес”, о заснятой в них ценнейшей научной информации говорят ученые. (См. выступление А.Ф.Ковшаря // Материалы.., 1985, с.27).

Отважному и терпеливому оператору удалось подстеречь варана, или, как его еще принято называть, “сухопутного крокодила казахстанских степей”, заснять земляную белочку, степных лис. Но для того чтобы снять такого редчайшего зверя, как снежный барс или гепард, существует другая методика: их нужно сначала отловить, затем выпустить в заранее огороженный большой участок, где звери могли бы чувствовать себя вольготно.

Так работали в свое время в разных местах большой страны немногие коллеги, такие же режиссери-натуралисты. Ранее в Советском Союзе их было совсем немного. Юрий Климов из Ленинграда, Рейн Маран из Эстонии, Пятрас Абикявичус из Литвы, норильчанин Игорь Ледин, Игорь Гузеев из Киева, Владимир Ахметов из Туркмении. И в Казахстане коллегами в съемках природы были Э.Дильмухамедова, М.Олькина, И.Тынышпаев.

Понятно, что это особая категория людей, особая специализация в кино. Таких кинематографистов больше прельщает долгая, сосредоточенная работа на лоне природы, под палящим солнцем, в холод и дождь, сопряженная даже с риском для жизни и частенько с одиночеством. Для них неважно, какие дивиденты сулит съемка птицы, зверька, незвездного “персонажа”, которому не скомандуешь: “Мотор! Начали!”. Бескорыстие, негромкое служение природе — отличительные их качества.

Белялов и Мухамедгалиева в этом ряду — одни из самых опытных и достойных профессионалов. Признанный мастер-оператор Белялов в 1977 году получил приз за лучшую операторскую работу на телефестивале в Баку за фильм “Зачарованный лес”. В 1980 году — приз на I Всесоюзном фестивале фильмов о природе, позднее в Воронеже — за фильм “Дом для серпоклюва”, потом в Вильнюсе — награду за фильм “Устюртский муфлон”.

Именно продуктивность творчества Белялова-Мухамедгалиевой и их казахстанских коллег привлекла в 1982 году в Алма-Ату кинематографистов, деятелей культуры и ученых на Международный симпозиум “Роль кино в охране окружающей среды”. Уже тогда нашим мастерам было чем отчитаться перед коллегами из Венгрии, Финляндии, ГДР, Греции и братских республик Советского Союза.

СТИЛЬ

“Человек обязан уважать животное, понимать, что оно живет в своем суверенном мире со своими законами”.

Почерк, приметы авторского стиля узнаются сразу. Это трогательные наблюдения за жизнью животных, больших и малых, взрослых и их детенышей, и остро подмеченные картины естественной жизни природы. В кадре на голубом ледовом поле бело-желтым пятном и влажными черными глазками-бусинками выделяется детеныш тюленихи. Тоненьким резким голосом, похожим на человеческий, он зовет мать. Это кадр из фильма “Каспия зимний мотив”.

Степные сцены из “Зачарованного леса” превосходят все зрительские ожидания. В кадре, совсем рядом, так, что можно разглядеть взгляд зверя, дерутся, шипя и хрустя челюстями, два варана. Они делят территорию. А с пригорка за поединком наблюдают любопытные земляные белки. Ушастая круглоголовка артистично вертит хвостиком. Таким образом она разговаривает с собратьями, подавая им определенные знаки. Какой восторг и удивление вызывает ее способность в минуту опасности зарываться в песок. А иначе нельзя: не успеешь — схватит сильный варан и съест.

Вылупились из яиц маленькие серпоклювы, самец-серпоклюв уносит подальше от гнезда скорлупу, чтоб не привлекать внимание хищников к птенцам. Расписная синичка из фильма “Вечная зовущая природа”, заботится не только о своих детях, но и о кукушонке. Расписная синичка, хоть сама меньше его ростом, но печется о крупном птенце, как родная.

В наблюдениях за животным миром камера не фиксирует открытого драматизма, там “свои дела вершатся без затей”, как сказал поэт. Конфликтность взаимоотношений с агрессивным миром людей остается за кадром. История всякий раз проста: это борьба за свою жизнь и потомства с хищниками, с природной стихией. Этические императивы добра и зла неприложимы к естественному течению жизни природы.

Но эстетика кинозрелища задает свои правила, и тогда режиссер-оператор идет на маленькие провокации: подсаживает к гепарду ежа, предлагая им “познакомиться”, обнаруживает в этих непривычных отношениях комизм, высекает искру юмора. Большой крупный зверь лапой касается острой шубки ежа и, уколовшись, “в смятении” отдергивает лапу.

Средствами монтажа режиссер добивается особого эффекта, соединяя кадры, запечатлевшие события, которые происходили в разное время и в разных местах. Взаимодействие “персонажей” возникает в зрительском воображении, авторы создают лишь иллюзию контактов, которых на самом деле не было. Так, кажется, с большим интересом наблюдает с холмика за схваткой свирепых варанов группа земляных белок. Зрителю видится, что это семейство, а семья ли это? К тому зверьку, что побольше и поплотнее, прислонилась сбоку белка поменьше, а рядом лапкой тормошит взрослых малыш.

Сколько может домыслить драматург в литературном сценарии, который служит заявкой на будущий фильм, как откликнется на авторский замысел сама жизнь, какие сюрпризы преподнесут непредсказуемые герои-животные, какими кадрами потом можно будет распорядиться на монтаже ленты? Масса сложных, подчас нерешаемых вопросов встает перед художником в работе над маленькой десяти-двадцатиминутной лентой.

К взаимоотношениям в мире природы режиссер и зритель прикладывают свойственные их мировосприятию и человеческой природе оценки. Мир природы, запечатленный на пленке, формируется и корректируется с позиций художника, и он рождает откликающиеся в душе зрителя особого рода ассоциации.

Случается, что некоторыми уловками кинематографистов бывают недовольны опытные зоологи. Они с позиций своей науки обнаруживают недочеты в фильмах анималистов. Срабатывает “профессиональный эгоизм” (по меткому выражению Д.Кавтарадзе), и возникает конфликт в сочетании науки и искусства в научно-популярном кино.

Научно-популярное кино не претендует на роль строгой фиксации научного поиска, там действуют свои правила и приемы подачи материала, доказательности определенного тезиса, идеи, проведения эксперимента. Таковы задачи научного кино.

Если когда и погрешили против науки режиссеры-анималисты, то в этом случае все объясняется просто. Есть законы науки, и есть законы искусства. Художественные приемы, используемые авторами в научно-популярном фильме, служат созданию произведения, которое должно захватить внимание, заставить удивиться и восхититься миром природы. Автор в кино проделывает ту тонкую, едва уловимую работу, после которой зритель, может статься, задумается о судьбе природы-родительницы и кормилицы человека, которая подвергается давлению и агрессии со стороны современного общества.

Жизнь распоряжается по-своему. Вот спустя десять-пятнадцать лет снимает профессиональной видеокамерой свои сюжеты едва ли не на те же беляловские темы, в тех же местах ученый-орнитолог. Так похожи его ленты на беляловские работы. Текст научный, строгий. Только вот чего-то в этих лентах не хватает, какой-то особой теплоты, не жестко научного взгляда на “проблему”, а искреннего человеческого внимания к существу живому, младшему собрату земному… Стало больше “науки”, меньше увлекательного, яркого, завораживающего повествования.

Смотришь фильмы, снятые Беляловым, и убеждаешься, что дело съемки животных, природы требует особой духовной закалки, особой мировоззренческой позиции, а не позы. Самоотверженность, отвага, самоотреченность во имя идеи сохранения природы движет такими людьми. Они не говорят громко об идеях, а просто работают, и руки их томятся без дела.

РЯДОМ С БАРСОМ И ГЕПАРДОМ

“Человек разумен, он понимает – редкое, красивое не может быть добычей”.

Кредо Белялова не снимать в фильмах о дикой природе людей. Мир животных интересен сам по себе. Представители его имеют такие же права на существование, как и человек. В фильмах-портретах, очерках жизни зверей нет человека, авторы не вводят его ни в качестве наблюдателя, ни в качестве исследователя, ни уж тем более охотника. Картина первозданного мира природы чиста, но ясно мыслится и видится, что там, за кадром, остался человек. За кадром и говорится о том, как пагубно воздействие человека на природу.

Дружба с Александром Згуриди, известным советским режиссером научно-популярного и художественного кино о природе, его пример и опыт съемки игровых фильмов, где человек общается с животными, видимо, побудили Мухамедгалиеву в 80-е годы написать два сценария полнометражных фильмов “Гепард возвращается”, “Ловец”. Не устояли, решили попробовать!

Эти фильмы не только о связях человека с природой, о неуемном детском желании знать о мире природы больше, чем это возможно в условиях крупного города, но и о попытке сопротивления сложившимся в обществе стереотипам потребительского отношения к природе. Как только появился в киноповествовании человек, наметился острейший конфликт между миром нетронутой природы и миром людей. Человек встречается с животным, как поведет он себя, какие чувства испытает сам и на какое поведение спровоцирует животное?

Еще в начале 60-х А. Згуриди, готовясь к съемкам очередного фильма, держал в городской квартире двух бурых медвежат. Вскоре задача такого подготовительно-дрессировочного периода значительно облегчилась: с середины 60-х в помощь киноанималистам открылась специальная зообаза в Подмосковье, где держали, воспитывали, готовили зверей-“киноактеров”.

Группа Белялова-Мухамедгалиевой повторяла опыт старшего товарища. Съемочному процессу “Гепарда…” также предшествовала основательная подготовительная работа: гепард еще маленьким, шестимесячным был куплен в Московском зоопарке
(в действительности, это была самка по кличке Нэсси). Зверь прожил в городской квартире почти год, привыкая к домашним. Теперь к съемкам готовились не только родители, но и сыновья, Олег — к работе ассистентом оператора, а младший девятилетний Али — к главной детской роли на площадке рядом с опасным зверем.

Когда на премьере кто-то из друзей посетовал шутливо: “Что это вы на картине семейственность развели?”, Вячеслав Алиевич ответил: “Да какие еще родители разрешат сниматься своему ребенку рядом с барсом и гепардом?!”

Только после длительного совместного житья-бытья, обязывающего к особой ответственности по отношению к животному, изучения привычек и повадок друг друга — человека и хищного зверя — были начаты съемки в заповедных местах Устюрта, в невыносимых условиях жары под пятьдесят градусов. Оказалось (и это вполне понятно), что гепарда надо кормить только свежим мясом мелких животных, тогда у зверя нормально развиваются мышцы, поддерживается естественная физиология, упругость, прыгучесть и он “убедительно сыграет свою роль”.

Как-то, общаясь со школьниками, Вячеслав Алиевич говорил: “Отношения человека и животного — особая тема. Нежность и ласка, которую проявляют они друг к другу обязывают и пугают, никто не знает, что ждет их в будущем. Человеческая привязанность основана на особой эмоциональности. Как существо разумное, человек обязан уважать животное, понимать, что оно живет в мире по своим законам. И человек не может, исходя из собственных интересов и прихотей, корректировать, подстраивать под себя жизнь дикого представителя природы. Гепард, барс — звери хищные, место их на воле, там они в естественной среде обитания. Животные на своем психологическом уровне привязываются к человеку, принимают его ласку и как могут отвечают на нее. Но насиловать природу нельзя. Животное проявляет себя в открытой борьбе за жизнь, охотясь за добычей. Человек разумен, он понял — редкое, красивое уже не может быть добычей, и в этом гражданский пафос картины”.

После съемок Нэсси отдали в Алматинский зоопарк, Али очень скучал, долго еще ходил по субботам вместе с родителями навестить ее…

КАКОЕ ЭТО КИНО?

“Заснят и оставлен для потомков материал большой научной и художественной ценности”.

Знаменитый казахстанский писатель-натуралист Максим Дмитриевич Зверев назвал фильмы Белялова-Мухамедгалиевой научно-художественными. “Сегодня мы понимаем, заснят и оставлен для потомков материал большой научной и художественной ценности” — эта высокая оценка почти тридцати лет творчества кинематографистов принадлежит М.Звереву.

Сегодня их фильмы стали другими, другими стали и мы, пришли иные времена, и изменился заказчик. Слабее стал лирический акцент, четче и строже зазвучали публицистические ноты в авторском комментарии.

…В настоящее время они работают по приглашениям крупных фирм. Приезжали японцы с целью сделать видеофильмы для телепрограммы, подобной российскому “Клубу кинопутешествий”. Широкомасштабный проект о природных достопримечательностях и красотах Республики Казахстан. Получилось два фильма — “От Хан-Тенгри до Балхаша” и “В устье Или”. В них, как в энциклопедии, обо всем понемногу, фрагменты антологии сделанного за долгие годы. Заказчики предлагают снимать на высококлассной современной видеоаппаратуре, которую, как известно, не жалуют профессиональные кинематографисты, привыкшие делать настоящее кино, пользуясь кинопленкой.

Обратились к профессионалам представители крупнейшей нефтяной компании, добывающей нефть на Каспии, именно им доверили съемку своих фильмов о природном богатстве республики. Прошли по главному государственному телеканалу республики фильмы “Алтын-Эмель” и “Весенние плесы”. С заказчиками такого уровня возможно провести и дорогостоящую съемку с вертолета и за короткое время побывать в разных уголках страны.

На взгляд Белялова-Мухамедгалиевой, удивительно, что зарубежных продюсеров не волнует синхронная запись естественного природного звука, даже искусственных имитаций шумов, их представления о кино, рассказывающем о живой природе, словно ограничены только зрелищными картинками, возникающими на экране под музыку. Оттого ленты опытных мастеров лишаются того особого закадрового звучания, которое создает атмосферу подлинности снятого материала (как бы ни были сложны и виртуозны поиски нужного звукоряда).

Законченные и смонтированные без участия нанятых на съемки казахстанцев фильмы теряют очарование и эмоциональную силу оригинальных работ Белялова-Мухамедгалиевой, излучающих свет родной природы.

Горько сетует В.Белялов на то, что нет учеников, нет последователей, некому передать опыт. Сын Олег посвятил себя другому делу, он один из лучших фотографов республики. Трудно найти книгу о животном мире Казахстана, где нет работ О.Белялова.

Работами прежних лет интересуются знающие толк в анималистическом кино зарубежные продюсеры. Но, узнав, что они сняты на слабой по качеству советской пленке, прекращают разговор. Конечно, они судят по технически высокому уровню фильмов, которые выпускает Американское географическое общество, Общество Жака-Ива Кусто, ориентируются на фильмы, сделанные по заказу Всемирного фонда охраны природы.

Да, наши кинематографисты-натуралисты никогда не были оснащены столь совершенной съемочной аппаратурой и пленкой. Мечта отснять в рапиде пластическое совершенство бегущего гепарда, барса, чтобы зритель увидел, как летит, плывет в беге зверь, так и осталась неосуществленной: слишком тяжелой и дорогостоящей была в СССР такая аппаратура… Так и не довелось им увидеть тогда, в советские времена, ни одного из фильмов Жака-Ива Кусто. Они не имели, не знали…

Но массив их фильмов существует, работа сделана, и надо сохранить это наследие. Все более реальной становится опасность, что весь отснятый за долгие годы материал будет утрачен, погибнет, если им не заниматься. Выцветает, коробится от времени пленка. Фильмы надо срочно переводить на видео, на жесткие компьютерные диски, иначе…

Фильмы о природе заказывают, телеканалы нуждаются в такой продукции; главным остается условие: сюжеты должны быть сняты на высококачественной зарубежной пленке. Обязательно звукообеспечение, рассчитанное на стереосистему “долби”. Такие фильмы нужны прежде всего для детей, для экологического воспитания будущих граждан Земли.

Дети любили и любят такое кино, нравится оно и взрослым. Кино о природе, профессионально снятое, короткое по метражу, необходимо и тем и другим, как воздух. Как точно было сказано однажды старым индейским вождем: “В городах, где живут люди, не найти тихого места. Негде послушать, как распускаются листья весной или как стрекочут крыльями насекомые. Шум городов оскорбляет слух. Зачем жить, если нельзя услышать жалобный крик одинокого козодоя или спор лягушек ночью у пруда?” (Послание вождя Сиэттла. 1992, с.71).

Возникает риторический вопрос: разве могут мощные средства телекоммуникаций хоть частично компенсировать недостаток впечатлений, мастерски снятые фильмы удовлетворить радость общения с природой, созерцания ее неповторимой и вечно возрождающейся красоты?!

И все-таки такой кинематограф объединяет нас, людей земли, в едином порыве любви к природе, благоговении перед нею, стремлении сохранить нашу планету — наш общий дом. “Земля — это наша родина, мы уже имеем сейчас право говорить, что нашей родиной является вся Земля”,- так говорил еще в начале 70-х режиссер А.Тарковский. (Пояснения режиссера.., 1992, с.49).

Скромный труд, сопряженный с лишениями, неудобствами длительного, вынужденного обитания в среде явно некомфортной, неприспособленной для уюта, сегодня, в период кризиса, который переживает казахстанский кинематограф, видится подвигом. Бескорыстие, скромность, непритязательность этих людей, снимающих природу, вызывает уважение и благодарность.

Если бы всем тем животным, что оказались запечатленными в фильмах Белялова, было предоставлено слово на страницах экологической прессы или телевидения, то, думается мне, все они, эти земляные белки, райские мухоловки, дикобразы, черепахи, сурки и сайгаки, выразили бы свою признательность и уважение к собратьям из рода человеческого по имени Белялов и Мухамедгалиева.

Теперь становится понятно, что фильмы, которые снимали Белялов-Мухамедгалиева, были именно экологическими. Только раньше не принято было такое определение. Согласно критериям, принятым в кино, они научно-популярные, по большому счету они и научно-художественные, и даже документальные, если считать права природы и человека равными! Авторы с высокой ответственностью кинематографистов-профессионалов документализировали эпизоды из истории жизни природы, ее процессы и драматические события. Режиссеры-натуралисты, они фиксировали художественными средствами положение в серпоклювьем или сайгачьем семействе, сложные обстоятельства борьбы за жизнь в своем “доме” — лесу, степи, море с последствиями жестокой и неумолимо надвигающейся цивилизации. Это ли не экологический документальный сюжет!

На стыке остроты документализма, хроники суверенной жизни природы, захваченной врасплох, деликатного наблюдения, уважения к ее неписаным законам и невмешательства в нее строилась эстетическая концепция Белялова-Мухамедгалиевой и их единомышленников. Вячеслав Алиевич как-то на встрече со зрителями сказал: “Предпочитаю снимать природу без человека. Она без нас обойдется, а вот мы без нее…”

__________________________________________

Красная книга Казахской ССР. В 2-х томах.– Алма-Ата, 1978, 1980.

Материалы Международного симпозиума “Роль кино в охране окружающей среды” (22-25 сентября 1982 г.). – Алма-Ата, 1985.

Окно в природу. (Фильмы кинематографистов Казахстана об охране окружающей среды). Материал подготовила Л.Енисеева. – Алма-Ата, 1985.

Послание вождя Сиэттла. В кн.: Дж.Сид, Дж.Мейси и др. Думая как гора: на пути к Совету всех существ. – М.,1992.

Пояснения режиссера к фильму “Солярис” // Киноведческие записки. 1992, № 14.

…Плато Устюрт находится на западе Казахстана. Западный чинк Устюрта имеет протяженность 600 километров, достигает высоты 250-300 метров, представляет собой уникальное творение природы.

Там, где чинк закругляется, образуя как бы кратер вулкана с отвесными бортами, на отрезке всего в 40 километров, водятся муфлоны(1), гепарды, каракалы(2).

Это место и сделали заповедным, стремясь сохранить не только этих уникальных животных, но и сам чинк. От времени и сильных ветров чинк приобрел необычный, фантастический вид: замки, улочки, башни.

Скалистый Западный чинк был раскален беспощадным солнцем, словно лавой облит от неуемной щедрости его… Как в дурманном сне, плыл и дрожал он в миражном мареве, каждым камнем и каждой трещиной своей возвращая жар в такой же раскаленный воздух, и огромным кораблем уходил в белесое небо мачтами острых пиков, и горбился, как от большой и сильной волны, и тонул в прозрачных брызгах, и черпал бортом, и кренился, погружая в тягучий знойный мираж каждое свое ущелье… Но он был прикован и сплетен корнями с материнской землей и не мог оторваться даже в грезах своих, не мог и качнуться, стряхивая надоедливый душный сон, и только таял, из века в век заполняя ползущими осыпями глубокие ущелья свои… И еще Западный чинк был домом, домом для таких же древних, как он, муфлонов, круторогих козлов, ловких и осторожных.

…Далеко внизу, из-под самой осыпи, бежит звонкий чистый ручей, бежит всего несколько метров и снова исчезает в очередном каменном завале, и больше уже не показывается на поверхности, сгинув в каменных недрах чинка. Сюда по вечерам и приходят на водопой муфлоны, приходят волки и гепарды, и здесь разыгрываются кровавые драмы, и пресекаются жизни, и в живых остаются только победившие.

Вечереет… Уже побежали вечерние тени по чинкам Устюрта, зачеркивая день. Заквохтали у водопоя прилетевшие кеклики, где-то далеко завыл волк… Как призраки, появились у ручья муфлоны… Откуда взялись эти рыжеватые, песчаного цвета огромные козлы с метровыми рогами, светло-желтой бородой и белым, струящимся почти до земли, подвесом на груди?

…Пришли. Пришли по осыпям и кручам так тихо, как по мягким барханам идет кошка. У водопоя постояли, вслушиваясь, …намочив бороды. Редкие обитатели этой древней земли, бесстрашные в схватке с врагом, они все лето бродят вдали от самочек и козлят, и только на водопое их пути пересекаются.

…Они пили долго, временами прерываясь и оглядывая склоны, словно ждали кого-то. И они появились… Небольшие, стройные самочки с маленькими, чуть закрученными рожками, они выглядывали из-за камней с любопытством и осторожностью, но к ручью не подходили, пока не напились рогачи. Козлы напились и отошли вверх по склону, чуть вразвалочку, легко переступая с камня на камень и заигрывая друг с другом, наклоняли мощные рога свои и трясли бородами, и отскакивали, и снова задирались, …но не ушли далеко, а встали. И тут из-за камней вышли осмелевшие самочки и с ними маленькие серенькие козлята, каждый около своей мамы, шаг в шаг повторяя все ее движения, такие же настороженные и внимательные… К воде подошли не гурьбой и пили не все вместе, а по очереди, и те, кто ждал, все время следили за рогачами… Значит, неспроста стояли на склоне великолепные муфлоны — они охраняли водопой и, если не свое, то стада своего потомство…

…Догорала заря над хмурой, застывшей кратерной воронкой Карамайей, и розовые отблески ее лишь подчеркивали пустоту и одиночество высокого скального чинка… Ущелье уже заливал голубоватый вечер, неся с собой ту удивительную, мягкую и тревожную тишину, которая бывает лишь в такой вот безлюдной каменной пустыне, где взгляд упирается в отвесные кручи чинков, и, не видя дали, успокаивается, и не отыскивает привычных для себя теплых огоньков жилья.

Гепард шел по склону неторопливым шагом, не тревожа мягкими лапами живой осыпи, и, прижав уши, время от времени останавливался, втягивал воздух и неторопливо бил длинным хвостом, а то вдруг прыгал, и словно раззадоривал себя на игру… Почти в самом низу, в глубокой воронке Карамайи, пересекая дорогу, выскочил второй гепард и, обрушившись с разбега, повалил первого в теплый еще песок, и они кубарем покатились большим пятнистым комком. Они сучили лапами, вздымая песок, рычали, оскалив пасти, и били огромными хвостами, то прижимали, то отталкивали друг друга, пока, наконец, не отскочили в разные стороны, отфыркиваясь от песка, …и залегли, неотрывно глядя друг на друга и громко мурлыча. И вдруг вновь в невероятном прыжке схватились, столкнувшись грудью и подминая друг друга, сверкая красотой пятнистых своих тел, скатились прямо в колючий кустарник…

…Гепарды играли. Они были хозяевами этих мест и никого не боялись. Оглашая рычанием сонную Карамайю, они носились по песку и оскальзывались, поднимая тучи пыли, и затаивались, стараясь обмануть друг друга, и вновь неслись навстречу и с радостным мурлыканьем кувыркались, прыгали и мерились силой.

…Был жаркий день. К полудню к водопою потянулись муфлоны. Это были рогачи, и вел их огромный старый самец с бородой и загнутыми массивными рогами. Они шли спокойно, вразброд под горячим солнцем, лениво общипывая ветки кустарников, и темные их силуэты с саблями рогов были видны издалека.

…Но что-то встревожило вдруг старого самца, и он замер, подняв свою голову, и стоял так несколько минут, привлекая внимание стада, и те тоже замерли, не видя и не слыша ничего вокруг, и только смотрели на вожака терпеливо и напряженно, готовые сорваться и исчезнуть в любую минуту, лишь бы знать, откуда опасность. Но старый вожак ничего не слышал, и ему как будто неловко стало от ложной тревоги и старости своей, и он еще выше поднял голову и пробежал мелкой рысцой, и снова встал также, оборачивая все шуткой, и муфлоны снова побрели неторопливо и спокойно.

…И тут только старый вожак увидел опасность, увидел совсем рядом, на каменной гряде, и встретился глазами с холодным взглядом врага. Он отпрянул в сторону, храпя и давясь страхом и призывая за собой собратьев из стада, но те лишь молча смотрели на него… А гепард и не думал гнаться за ним, а, перелетев в мощном прыжке гладкий такыр, отбил от стада молодого самца и погнал его. Молодой что есть силы мчался к спасительным чинкам, но гепард догнал обезумевшее животное и грудью сбил его с ног…

…Полдень. Над раскаленной белой стеной висит жар пустыни. Он струится сквозь призрачные, искрящиеся под солнцем колонны, заслоняя резные бойницы башен, врываясь в узкие, полуразрушенные залы. Кажется, вот-вот все оторвется от земли и исчезнет навсегда. Ни одним движением, ни одной шевелящейся точкой чинк не выдает жизни.

…Наверное, этого часа и ждал каракал, направляясь к водопою. Он бежал вверх по ущелью, не останавливаясь, боясь этих стен и каменных раскаленных громад, что нависали над ним, боясь узости и глубины каньона, и только жажда придавала ему силы. У первой же плиты, где, растекаясь, пропадала вода, каракал остановился и, пригнувшись, почти касаясь грудью воды, стал жадно лакать.

…Каракал остановился только на выходе из ущелья, когда открылся перед ним простор и пустыня дохнула жарким ароматом и успокоила его своей бескрайней желтой гладью. Зверь радостно сузил большие глаза и, усевшись совсем по-домашнему, стал тщательно умываться, приглаживая еще не высохшую от воды шерстку на щеках и подбородке.

…Что-то раскричался большой черный ворон, беспокойно тряся головой и переступая с ноги на ногу. Семья ворона давно живет в высокой остроконечной башне, и ему хорошо видно, что делается вокруг. Все ущелье для него давно стало родным домом, в нем он знает всех и, кажется, нет причины ему тревожиться по пустякам.

…Старая муфлониха перестала щипать траву, остановилось и стадо самочек, тревожно созывая ягнят. Из пустыни шли волки… Их большая стая то пропадала в барханах, то появлялась на гребнях. Они шли легко, словно по твердому грунту, и ничем не выдавали своих намерений. Это была и их земля тоже, и, кроме гепардов, здесь не было никого сильней. И волки могли пойти куда угодно, лечь у всех на виду и выть во весь голос, не боясь быть услышанными. Они это знали и шли не торопясь…

Самка стрелой понеслась к спасительным кручам, уводя все стадо наверх, по белым выветренным стенам, сквозь еле заметные проходы… Все выше и выше мелькали их бурые тени, пока не исчезли в лабиринтах острых неприступных башен.

…А волки не зашли в ущелье, прошли стороной и унесли с собой страх и смятенье, поселив смутную тревогу.

…Жара становилась все сильней, и самки повели козлят дальше, в скалы. Они легко прыгали с камня на камень все выше и выше, пока не исчезли за темной, мрачной стеной, уходящей в небо.

…А в небе высоко-высоко плыли беркуты. Они медленно кружили в прозрачной синеве над раскаленным полуденным чинком, и жар его темных, обветренных скал, казалось, касался их, и они, разомлевшие, парили, распластав огромные крылья, и ждали свежего ветерка или прохладной струи, которая бы подхватила их, взъерошив горячее оперение, и отбросила, унесла в незнакомую даль от сонного, мечтающего о воде и зеленых лугах, старого, истерзанного солнцем чинка.

…Гнездо грифа было высоко в скалах. Оно было огромным, с торчащими в разные стороны сучьями и шерстью. И в таком гнезде как королева восседала самка грифа. Еще издали она заметила своего “супруга” и поняла, что он несет ей что-то, но вида не подала и не посмотрела на принесенную им добычу, не сдвинулась, занимая почти все гнездо. А гриф потоптался немного на краю гнезда, встревоженно заглядывая ей в глаза, словно ожидая ответа. И самка сжалилась, поднялась на ноги и чуть потянулась, вытягивая то одну, то другую лапу, и гриф увидел вдруг маленького, беленького птенчика, плаксиво распищавшегося.

Он был такой маленький у ног этих громадных птиц, такой беспомощный и трогательный, что обе птицы, чуть наклонив головы, как бы с удивлением уставились на него. Он пищал и тыкался клювиком в выстилку, не мог стоять на ногах, мать вдруг спохватилась и, подтянув клювом добычу, стала кормить его. Отец, видно, мешал и занимал слишком много места, и самка толкнула его боком. Гриф слетел с гнезда, но сел рядом на скалы, все так же удивленно поглядывая на чадо свое… А мать вся согнулась над сыночком и подсовывала в клюв мясо кусочками, и трепетала вся от счастья и радости, когда он проглатывал, и смотрела большим коричневым глазом своим неотрывно и ласково.

…Под большой корягой саксаула логово каракала. Оттуда доносится писк. Глинисто-желтая огромная кошка вышла из саксаульника и замерла, поводя черными кисточками на длинных ушах. С появлением котят вся ее жизнь наполнилась беспокойством и страхом за детей. Прежде чем уйти на охоту, она подолгу стояла возле логова, всматриваясь вдаль, ловила малейший запах, все не решаясь уйти…

Котят было трое — пушистые пестренькие комочки. Они возились и играли друг с другом, когда мать уходила надолго, но из логова не выходили. Мать еще кормила их молоком, но, по возможности, уже приносила им мясо, и котята с жадностью тягали и вырывали его друг у друга.

…Сегодня в первый раз кошка взяла с собой на охоту котят. Они уже подросли немного, и оставлять их становилось все труднее. Уж пусть лучше рядом идут и смотрят, как высматривает добычу мать, и ждут…

Семья в этот день преодолела большой путь по пустыне, останавливаясь на тропах муфлонов и джейранов, где мать учила детей различать запахи. Нашли они и след волка, учуяли колонию мышей-полевок, и теперь, усталые и голодные, залегли недалеко от водопоя…

…Стая кекликов прилетела из пустыни и рассеялась у воды, оживленно квохча и перекликаясь. Кошка еще теснее прижалась к земле, напряженно следя за птицами. Глядя на мать, так же затаились котята, внимательно следя за нею. Вот она приготовилась, чуть приподнявшись на высоких ногах, и вдруг метнулась вперед, как большая тень, и накрыла бьющегося кеклика, придавив его лапами. Птицы с шумом взлетели, из-за камней выскочили котята, возбужденные и настороженные. Они подбежали к матери, рыча и фыркая на убитую птицу, тыкались в перья и отплевывались, набивая ими полный рот. Пока с добычей они не могли разделаться сами, но мать была довольна их поведением и терпеливо ждала, когда они исчерпают свой запас злости. Потом она взяла в зубы птицу — пора было домой…

Уже вечерело, длинные тени ползли от высоких чинков, и темнели глубокие каньоны. Лишь южные склоны еще алели под красным закатным солнцем, да высокие останцы светились острыми пиками зубцов… Кошка уходила со своей добычей домой, и котята бежали за ней вслед, гордые первой своей удачной охотой, навстречу взрослой жизни дикого каракала, которую им еще предстояло узнать и прожить.

* * *

1. Муфлон (ovis ammon musimon) – подвид архара; жвачное парнокопытное животное рода баранов. БСЭ. — М., 1974, т.17, с.407.

2. Каракал (felis carakal) – хищное млекопитающее семейства кошачьих. По внешнему виду напоминает рысь. Встречается в Южной Туркмении, изредка в Узбекистане. БСЭ. — М., 1973, т.11, с.1125.

Лариса Мухамедгалиева

Догорала заря над хмурой, седой от снежных проплешин Андасайской степью, и розовые отблески ее лишь подчеркивали холод и одиночество стылой земли, что затаилась и онемела от диких ветров и хриплого воя старого волка, бредущего на горизонте.

Волк устало перебирал ногами и старательно обходил наледи, боясь поскользнуться и, не поднявшись, остаться здесь навсегда. Жестокий голод терзал и рвал на части его иссохшийся желудок, толкал вперед, вызывая нестерпимую боль в разбитых лапах; и ветер леденил нутро, вытягивая последние капли тепла, что связывали его с жизнью. Волк поводил головой, и трепетные ноздри старались выхватить из ледяных струй ветра хоть какой-нибудь отзвук тепла и добычи, но тот нес запах ледяных просторов, отбушевавших бурь и снежных заносов. И тогда, в отчаянии, он высоко задирал широколобую серую морду и начинал выть, сначала тонко, с жалобными переливами, потом в голос вплетались тоска и муки терзавшего голода, и волк свирепел, набирая силу, и вой его сливался с завыванием северного ветра.

Нет печальнее картины, чем замерзшая стылая степь. Снега не так часто укрывают бетпакдалинские просторы, где ветер не встречает преград и бушует в свирепой злобе, закручивает ледяные вихри над кустиками тамариска и голыми ветвями саксаула, сбивая тонкую вязь голубой изморози.

Сайгаки пришли к полудню. Их молчаливые стада, как белые призраки, рассеивались по всему пространству, заполняя степь живым и теплым своим присутствием. Они брели, не останавливаясь, ощипывая веточки полыни, и лишь изредка поднимали головы в сторону вожака.

После сотен километров пути сюда они явились уже в зимнем наряде. Белая с теплым подпушком шуба всегда защищала сайгаков от сильных морозов и ураганных ветров. А самцы не только приготовились к зиме, атрибуты предстоящих свадеб украшают их, выделяют из общего стада. Огромный, свисающий нос увеличивается в два раза, кожный покров на шее утолщается и покрывается гривой, придавая мощь всей фигуре. Но, все это к свадьбе… а пока нужно собрать гарем.

…И ожила вдруг степь под яростные битвы самцов, и отшатнулись стада самочек, взволнованные их властным призывом, и затаились слабые, и притихли трусливые.

Как сабли, скрестились рога двух могучих самцов, но треск их еще не выдавал подлинной силы соперников. Боясь подставить друг другу бока, они, пятясь, разошлись, подбадривая себя и тряся головами, и вдруг снова сшиблись, метя в шею и грудь, и вот уже первая кровь показалась на гриве одного, и тяжело охнул другой, оседая на задние ноги, но никто не покинул поле схватки, не прервал поединка. Ярость кровавого боя уже застилала глаза, острые копыта вонзались в мерзлую землю, и поединок их был равен битве разъяренных львов. Не хотел уступать ни тот, ни другой, и вновь, сплетясь рогами, теснили и ранили один другого, напрягаясь всем телом на дрожащих ногах, не видя уже друг друга из-за кровавого тумана, что застилал им глаза. И вот дрогнул один, уворачиваясь от удара и сберегая пораненную шею, и тогда соперник в ярости погнал его и бил, не щадя, вдогон… И вот уже праздновал победу, хмуро озирая притихшее стадо, оглядывая место битвы и степь, куда пришел он ради этих минут.

Теперь, отвоевав в боях табунок самочек, победитель включился в гон. И, смешивая день и ночь, стал следить, чтоб не разбежались, не соединились они с другим стадом, начал гонять молодых самцов, что не участвуют в нынешних свадьбах, потом перегонять гарем с места на место, не давая себе покоя, перестав есть, довольствуясь лишь снегом, чтобы утолить жар постоянных гонок и разгоряченного сердца, готового отдать всего себя ради продолжения рода сайгачьего племени.

…Битвы гаремных самцов продолжаются то тут, то там, наполняя землю трепетом жизни. И хотя бродит по степи уже много покалеченных, выбывших из игры самцов, хотя все тот же леденящий ветер пронизывает тело насквозь и серые тени волков миражами скользят вдоль холмов, жизнь торжествует.

…Буран надвигался медленно. Сначала потеплело, стих мучительный холодный ветер, и низкие черные тучи, тяжело клубясь, погасили день. Стало совсем темно, и вожак стаи встал, настороженно следя за подошедшими совсем близко сайгаками. Смутное беспокойство несли с собой эти сумерки, и тихое повизгивание волчицы, ее нетерпение от предстоящей охоты раздражали его, не давая уловить в себе причину этого волнения. Он молча куснул ее за бок, и волчица обиженно замолчала и отошла в сторону, продолжая следить за стадом. Ее всегда мучил голод, и зачастую, не справляясь с собой, она выходила из подчинения вожаку и раньше времени выскакивала из засады. Ей часто попадало за сорванную охоту, за пустые желудки стаи, но вожак обычно вступался за нее после хорошей трепки и брал под защиту.

Когда стадо подошло совсем близко, стая разделилась: два волка, чтобы перекрыть отступление, устремились в обход, по одному, во фланги, а вожак с волчицей остались на месте.

Небо совсем потемнело. Высоко прогудел верховик, но гул его сильных порывов был только слышен, на земле же не дрогнула даже травинка. Загонщики вынырнули почти у самого стада и теперь молча неслись по долине, быстро сокращая расстояние. Стадо смешалось и ринулось в сторону, но тут навстречу, почти под ноги им, бросился с фланга белогрудый молодой самец. Часть сайгаков, чуть не растоптав его, ринулась в степь, а часть повернула в другую сторону и, наткнувшись снова на волков, закружилась на месте, в панике давя друг друга. Теперь настала очередь вожака. Он молнией ринулся к перепуганному стаду, в несколько прыжков преодолев разделявшее их пространство, и в ноздри ему ударил теплый запах добычи. Сбив грудью попавших под ноги, он влетел в самую гущу обезумевших от страха сайгаков, уже толком не различая их в отдельности, рвал мягкие, податливые глотки, из которых и в этот смертный час не вырывалось ни крика, ни стона, а слышно были лишь щелканье зубов его собратьев, что, как удары бича, раздавалось вокруг него, да истеричное повизгивание злобной волчицы, которая рвала и убивала без устали, закатив глаза и разметав вокруг морды кровавую пену.

Сильный, ураганный порыв ветра чуть не сбил с ног вожака, и тот припал к земле меж бившихся еще в судорогах сайгаков. Ветер крепчал, не давая подняться, и черные тучи под завывание ветра неслись так низко над землей, что, казалось, оставляли растрепанные куски на ветвях согнувшихся кустарников. Стало совсем темно. Громыхание бури усилилось, и порывы ее раздирали ноздри, накачивая легкие ледяным своим дыханием. Спрятав нос в мягкую шерсть сайгачьего бока, волк чувствовал, как быстро тот остывает и леденеет. А первый снежный вал урагана уже обрушился на поле.

Пронесшись, буря не оставила после себя даже крупицы снега, зато ледяная корка покрывала теперь огромное пространство. Гаремные самцы уже едва передвигались и из последних сил брели меж кустов, раня себя острыми, обломанными сучьями. Снега не было, и они от жажды лизали лед, тщетно стараясь напиться и заглушить слабость и пустоту внутри тела.

Время свадеб кончалось, в долине уже не было корма, и первые стада потянулись в обратный путь, на север. Они шли, равнодушно обходя трупы гаремных владык, натыкаясь на живых, которые еще стояли со смертной тоской в глазах, но уже не могли сделать и шага, или лежали… и, чуть приподняв голову, смотрели вслед уходящим.

Что было в них, в этих животных, в битвах отвоевавших себе право на смерть? Разве только инстинкт продолжения рода? Не хочется верить, что все ограничивалось только инстинктом… что-то высшее, похожее на подвиг во имя жизни было в этих умирающих животных, потому что вместе со стадом уходили и живые, невредимые, полные сил гаремные самцы. Значит, одни отдали себя до конца, другие…

Долгие километры пути, скудный корм и преследование волков, короткий, не успевающий восстановить силы отдых — это извечное состояние кочевок, и сайгаки привычны к этому. После гаремных разделений и стадной потребности “хозяина”, стада вновь соединились. Теперь их возглавила старая, опытная самка, которая идет впереди всех, прокладывая путь и подавая сигналы опасности.

К реке Чу вышли уже под вечер. Вдали, переливаясь огнями, виднелось село. Река, что в иные годы не замерзает и которую стада преодолевают вплавь, замерзла. Гладкий, как зеркало, лед отсвечивал голубизной и потрескивал от мороза. Стадо сгрудилось и встало. Тишина. Лишь дыхание сайгаков да отдаленный собачий лай нарушал ее. Осторожно принюхиваясь, самка вышла на лед. Перебирая скользящими ногами и напрягая их, чтоб не разъехались, она сделала несколько шагов и оглянулась. Стадо стояло, молча наблюдая за ней. Еще несколько шагов — и вдруг задние ноги разъехались, самка забилась, суча передними и упираясь мордой в лед, но подняться уже не могла, и так и осталась лежать распластанная и беспомощная в тиши наступающей ночи.

…И утром можно было наблюдать все ту же картину: голодное стадо на берегу и замерзшая на льду самка. Стадо тихо вздыхало, перебирая ногами, но не двигалось. К полудню на лед вышла еще одна самка и тихо побрела по замерзшей реке, не оглядываясь и не останавливаясь. Она была уже далеко, когда стадо всколыхнулось, задние давили и вытесняли на лед стоящих впереди, те падали, пытаясь отползти назад, к берегу, мешали и подбивали других, но стадо, не останавливаясь, проходило по ним, давя и сметая с пути. На гладком льду сайгаки рассыпались и, осторожничая, боясь рядом идущего, торопливо семенили, стараясь не спускать глаз с самки-вожака, которая благополучно добралась до берега и, также не оглядываясь, не поджидая никого, пошла дальше. Когда схлынул основной поток, на льду осталось много животных: одни просто не могли встать и испуганно дрожали, глядя на удаляющееся стадо, другие — с неестественно вывернутыми ногами были покалечены и обречены.

На берегу, вдоль которого ушло стадо, скоро показались ребятишки. Многие из них были с санками и веревками. Не шумя и не пугая и так уже обезумевших от страха животных, они по-деловому схватывали веревками беспомощных сайгаков, грузили на санки и везли к берегу. Отпускать было сложнее, но здесь уже помогали взрослые, печально относя в сторону тех, кто не мог уже встать. Последних перевезли уже в сумерки и довольные пошли по домам.

Школьный учитель рассказал нам, что придумали все это сами ребята и что уже не первый раз таким вот способом они спасают беззащитную на льду сайгу. Правда, иногда встречаются взрослые из поселка, которые режут и стреляют животных прямо здесь же, на реке, поэтому теперь учителя ходят вместе с детьми.

…По светлому такыру(1), меж редких кустов черного саксаула зигзагом мчится большая птица. Ее длинные, крепкие ноги стремительно несут огромный веер перьев, переливающихся золотисто-охряными пятнами. Головы не видно, вместо нее, как струи ковыля при сильном ветре, трепещется ореол из длинных, рассученных черно-белых перьев. В каком-то самозабвении, ничего не видя и не слыша, катится этот ослепительный букет. Но вот птица остановилась и начала отплясывать на месте, и золотые глазки хвостовых перьев еще ярче заблистали под солнцем, а изогнутая шея в драгоценном жабо то откидывала маленькую изящную головку далеко за спину, то поднимала плавно, и тогда можно было полюбоваться прекрасной короной перьев над темным, блестящим клювом.

Начал свой брачный танец джек — значит пришла весна! С далеких берегов Инда и мрачной пустыни Тар принес на крыльях ее веселый джек. Весна идет неторопливо, с первой изумрудной зеленью солянок, легким утренним туманом и первыми следами проснувшихся от спячки животных. Высоко в небе зазвенел жаворонок, кричала пустельга, слышался стук панцирей турнирных боев черепах. Но не только стук привлекал внимание — в любовной страсти кричали черепахи, до предела вытянувшись из своих, так не нужных сейчас панцирей; они почище кошек выводили рулады, и их широко открытые пасти несли в весеннюю ширь свой гимн ожившей природе.

А в синем ярком небе играли степные орлы… Их сильные крылья со свистом и шумом разрезали прозрачный воздух, и они радовались жизни, земному простору, раскинувшемуся под ними. Они гонялись друг за другом, сближались и стукались легонько грудью, падали, сомкнув крылья, и снова взмывали со свистом высоко в небо, и парили в весенних лучах солнца. И вдруг насторожились… и плавными кругами пошли к земле.

После семи месяцев спячки вышли под солнце сурки-байбаки, толстые и проворные, они то и дело сновали у открытых нор, то поесть зеленой травки, то погреться, а то и просто постоять, глядя на первые нежные цветы. Но они были очень осторожны и после резкого, короткого свиста дозорного, предупреждавшего всех жителей колонии о появлении орлов все моментально попрятались и долго не выходили.

Но орлы, видно, готовы были ждать и снова взмыли в небо так, что почти исчезли из виду.

Как всегда, сначала выбежали молодые. Они не уходили далеко от норы и возились на кучах выброшенной земли, кувыркаясь, задирая друг друга. Немного погодя появились и взрослые сурки, и поляна вновь ожила. Недалеко от норы встал под солнышком и тут же задремал большой, старый байбак. Сложив лапки на животе, он мирно посапывал и, видно, не слышал предостерегающего свиста и вздрогнул лишь в тот момент, когда огромная тень метнулась к нему и накрыла, придавив тяжелыми крыльями.

…Недалеко от мутной реки Сарысу огромным табором расположились сайгаки. Это “родильный дом”. Сверху видно, что тянется он на многие километры, и многоголосый шум стоит над долиной. Сайга стоит, лежит, снует к водопою и обратно. А на земле, умело замаскировавшись, лежат новорожденные сайгачата — кто свернулся в комок, кто, вытянув шею и закрыв глаза, прямо слился с землей, а некоторые уже пробуют делать первые шаги, падают, качаются, но упорно продолжают осваивать родную уже степь. Напившись воды, самочки спешат накормить своих питомцев и громкими криками отыскивают их.

Грифы и стервятники кружат низко над стадом. Их много и вокруг, на небольших холмиках и бугорках. Сейчас здесь есть чем поживиться: послед, мертвые сайгачата и взрослые самки. Все быстро подбирается и исчезает в желудках этих прожорливых птиц. Самки их еще сидят на гнезде, и они спешат их накормить, тяжело поднимаясь и через некоторое время возвращаясь обратно. Они кричат и толкают друг друга крыльями, хватают остатки мяса и окровавленные кости. Скандальный характер и жадность, неопрятность их бурых одежд, ощипанная шея не вызывают симпатии, но явная их помощь природе очевидна.

…Солнце припекало теперь сильней и сильней. Зацвел тамариск, наполняя воздух тонким и нежным ароматом, заалели маки, долины и поля незабудок подернулись нежной утренней дымкой.

Сайгачат родилось много, и две старые самки взяли их под свое покровительство, сбив всех в один большой “детский сад”. Теперь они кочевали отдельно, не мешая взрослым и не путаясь у них под ногами. Строгие самки не делали больших переходов, чтобы сайгачата привыкли и набрались сил. Длинноногие и пока что несуразные, они прекрасно чувствовали себя в стаде себе подобных, а на стоянках уже вовсю щипали траву.

…В отличие от бетпакдалинских, устюртские сайгаки зимуют в районе песков Сам и колодца Кугусем. Окот обычно проходит там же, в пустыне Сам, у южных ее пределов.

Древняя земля Устюрта помнит миллионные стада сайгаков, которые лавиной заливали ее просторы, помнит массовые их отловы, когда содрогнулась земля под тяжестью несущихся к ловушкам стад. Эти ловушки сохранились до сих пор, и количество их свидетельствует о том, сколько животных обитало здесь раньше. Сохранилась здесь и сайга, только не в прежнем количестве, чему способствовало, конечно, интенсивное освоение Мангышлака и Устюрта. Линии газо- и нефтепроводов, многочисленные железные и автомобильные дороги, растущие промышленные предприятия, города и поселки. Но все же в центральной своей части Устюрт остался величественным памятником природы, грандиозностью своих чинков(2) и девственностью сравним он разве что с каньоном реки Колорадо. Многочисленные стада сайгаков и муфлонов находят здесь убежище, находят и воду, хотя считаются эти места самой безводной частью нашей страны.

…Был жаркий день. К полудню к водопою потянулись сайгаки. Их осторожно вела большая старая самка. Она подолгу стояла, вслушиваясь, и стояло стадо, напряженно следя за ней, готовое сорваться и исчезнуть в любую секунду. Вода была уже близко, когда самка увидела опасность, увидела совсем рядом, на каменной гряде, и встретилась глазами с холодным взглядом врага. Она отпрянула в сторону, храпя и давясь страхом и призывая за собой стадо. Животные ее поняли, и, мгновенно развернувшись, понеслись прочь, охваченные ужасом. Огромными прыжками догнав самку, гепарды отбили ее от стада и погнали ее по долине. Казалось, они уже не бегут, а летят над землей и никакие скорости не могут сравниться с этим прекрасным бегом. Почти одновременно они нагнали сайгу и, сбив грудью, тяжело навалились на нее.

…Над степью плыла жара, и измученное дневным переходом стадо долго стояло перед колючей проволокой, ограждающей культурные пастбища. Еще одно препятствие, новое на недавно освоенной кочевке. Сколько их? Засеянные поля и несмолкающий гул тракторов, тревожащий и преследующий их. Сумасшедшая гонка и ужас перед этими чудовищами, насыпи газопроводов и железных дорог, отсутствие водоемов и скудный корм — за всем этим тысячи трупов, устилавших их путь.

И вот, наконец, долгожданная летовка — озеро Тенгиз. Это отдых… Здесь стадо проведет остаток лета, залечит разбитые в кровь ноги, наберет вес.

…А на заре розовым облаком поднялась в небо стая фламинго. Над белыми ковылями, над тихими озерами кружились они, соперничая с красотой утра, нежные, как яблоневый цвет. И день начался. Величественные пеликаны и прекрасные лебеди покинули свои убежища и тихо заскользили по узким протокам. Проснулись цапли, вышли на кормежку журавли. Двинулись тихонько сайгаки, с хрустом ощипывая прохладную росистую траву. Маточное стадо вновь стало пополняться — к нему присоединились рогачи, ходившие отдельно, да молодняк, уже подросший, намного увеличил стадо. Вновь по ночам их стали беспокоить волки. Вырастив потомство и оторвавшись от логова, они опять ходят за стадом, только стаи их удвоились.

…Безбрежными волнами огромное сайгачье стадо катится по земле, заполняя низины и овраги. Движется к водопою. Гул от него стоит над землей, и мощь стада поражает. Первые уже пьют, а последние еще теряются на горизонте. Но никакой сутолоки, давки на водопое нет. Напились, уходят, не задерживая следующих, только после каждой партии они все глубже входят в воду, чтобы напиться чистой воды, и последние пьют, уже стоя по горло в воде или плавая.

Совсем незаметно теплые дни сменяются прохладными: с дождем и ветром тихо идет осень. Уж ночи стали холодные, и летняя шубка не греет. Вытоптаны и объедены до последней травинки летние пастбища, пора в обратный путь.

…Снег застал их на середине пути, и крупные хлопья его с ветром забивали глаза, мешали идти. Быстро стемнело, и стадо сгрудилось, повернув от ветра, шумно дыша и вздрагивая от непривычного еще холода. Пурга усиливалась, и вой ветра уже заглушал шум и фырканье стада. Какой-то отдаленный гул насторожил их, и волна сайгаков качнулась, развернувшись к ветру, и, пройдя немного, вновь сгрудилась, тревожно блея. Опять все затихло, лишь слышны были ветер и дыхание стада. И вдруг острый, режущий луч света прорезал тьму, еще один, еще… Сайгаки замерли в слепящем их свете, стадо шарахнулось и, ничего не видя, закружилось на месте, испуганно храпя. Резкие голоса людей и шум моторов толкнули их в темноту из страшного залитого светом круга, но гром выстрела погнал их обратно, и свист пуль ускорял их бег. Одни падали молча, бьясь в предсмертных судорогах и разбрызгивая кровь по первому чистому снегу, подранки, обожженные болью, устремились в темноту вместе с остатками стада, но белый ищущий луч, словно щупальце, находил и выхватывал их, обрекая на гибель. Когда выстрелы смолкли, буря, казалось, завыла и застонала еще сильней, и кружащийся снег в лучах прожекторов напоминал рой бабочек, летящих на огонь. Белые туши сайгаков устилали высвеченный круг, и стая хищников-людей щелкала затворами, добивая раненых…

* * *

1. Такыр (тюркское — гладкий, ровный, голый) – 1) дно периодически пересыхающих озер, расположенных в районах распространения глинистых пород пустынных и полупустынных зон. 2) Тип почв, образующихся на плоских глинистых понижениях в пустынях и полупустынях. Такыры почти лишены растительности; на них встречаются лишь водоросли и лишайники. БСЭ. — М., 1976, т.25, с.667.

2. Чинк (литературная форма; казахское и туркменское шын) – обрыв, уступ, ограничивающий плато или небольшие столовые останцы. Чаще всего чинком называют обрывы плато Устюрт. БСЭ. — М., 1976, т.29, с.606.

 

Лариса Мухамедгалиева