Вершины
Я поэт, я живу в мире очаровательных тайн. Они окружают меня всюду. Растения во всем их многообразии – это трава, эти цветы, эти деревья – могущественное царство первобытной жизни, основа всего живущего, мои братья, питающие меня и плотью своей, и воздухом, – все они живут рядом со мной. Разве я могу отказаться от родства с ними?..
Николай Заболоцкий
ДВА КИНОПОХОДА
Макс ПОЛЯНОВСКИЙ
Предисловие
Мы продолжаем серию материалов о создателях русских фильмов-путешествий. В этом номере Вестника публикуется заключительная глава из редкой и ныне забытой книги “На далекой окраине (ДВК*)”. Ее автор, журналист и писатель Макс Леонидович Поляновский (1901-1977), известен по повестям, написанным совместно со Львом Кассилем (“Улица младшего сына”, 1949; “Так было. Повесть о Г.Я.Лозгачеве и его жизни в семье Ульяновых”, 1972) и самостоятельно (“Дважды Татьяна” и др.). Кроме того, ему принадлежат книга очерков и репортажей “Сахалин после Чехова и Дорошевича” (1929) и исследование “Маяковский – киноактер” (1940).
Однако в молодости подлинной страстью Поляновского были далекие путешествия. Не случайно он одним из первых разглядел уникальный талант А.А.Литвинова и всячески пропагандировал его творчество. Поляновский сравнивал фильмы Литвинова с картинами великого Роберта Флаэрти, а одну из своих статей о “лесных людях” даже назвал “Наш “Нанук”. В этом названии угадывается не только характерная для эпохи “собственная гордость”, но и понимание особого значения литвиновских произведений, предвещавших “фильмам-путешествиям” большие перспективы. Желая поддержать начинания Литвинова, Поляновский постоянно писал о нем в прессе, а в 1929 году выпустил книгу “В стране Удэхе” (о том, как снимались фильмы “По дебрям Уссурийского края” и “Лесные люди”). Уже через два года вышла книга “Скачок через столетия”, написанная им в соавторстве с режиссером, – о кинопутешествии на Камчатку.
Однако все эти усилия натолкнулись на сопротивление государства: в 1933-1934 годах экспедиционные фильмы как своеобразнейший феномен советского кино перестали существовать. Официальная идеология больше не допускала показа каких-либо “диких”, “отсталых” народов: в Стране Советов все должны были быть одинаково образованными, политически грамотными и, разумеется, счастливыми. Сами по себе кинопутешествия не исчезли, но полностью изменился их смысл. Если прежде, например, в фильмах А.А.Литвинова или В.А.Ерофеева главным было глубоко личностное путешествие-растворение в неведомых, чуждых и враждебных времени и пространстве (которые и становились главными киногероями), то в середине 1930-х на первый план вышел коллективный подвиг советских людей, побеждающих природу. Не случайно поведение персонажей таких фильмов, как “Автопробег Москва – Кара-Кумы – Москва” и “Челюскин” (оба – 1934), полностью определялось мичуринским лозунгом “Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у нее – наша задача”. Кстати сказать, он был опубликован в том же году в предисловии Мичурина к третьему изданию его книги “Итоги шестидесятилетних работ по выведению новых сортов плодовых растений”. Конечно, нет никакой вины селекционера в том, что этот лозунг был взят на вооружение официальной пропагандой. Да и, кроме того, автопробег состоялся в 1933 году, а одиссея челюскинцев происходила в 1933-м – начале 1934 года. Однако тот факт, что и лозунг Мичурина, и указанные фильмы появились в один год, говорит о созревшем социальном заказе, о некой потребности общества именно в таком типе героев.
Вообще и подвиг челюскинцев, и массовый автопробег, и чкаловский перелет в Америку, и штурм женами красноармейцев какой-нибудь горной вершины были в 1930-е годы ничем иным, как социалистической разновидностью обряда инициации (посвящения), столь важного и распространенного в первобытных племенах. Как известно, целью этого обряда было посвящение подростков в мир взрослых; тот, кто преодолевал испытание, становился взрослым. В советском же обществе 1930-х годов возможность стать “взрослым”, превратиться в героя, вернувшегося из иного мира, предоставлялась по официальной разнарядке. Поэтому путешествия (перелеты, переходы и т.д.), запротоколированные на кинопленке, происходившие под неусыпным наблюдением всей страны (и лично товарища Сталина), а то и всего мира, наглядно подтверждали преображение простых (на самом деле не всегда, конечно, “простых”) людей в полубогов, которым дозволено встречаться с вождями в Кремле и на Мавзолее. Как пелось в “Марше веселых ребят”: “Когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой” (заметим, это тоже 1934-й год!).
Понятно, что личный подвиг, совершаемый для себя и по собственной инициативе, в наступивших условиях расценивался как шаг в сторону, как расхождение с генеральной линией партии и потому был не нужен идеологии и даже опасен для нее. Такое положение сохранялось достаточно долго: только в конце 1940-х – начале 1950-х возникает бледное, почти пародийное подобие фильмов-путешествий (цикл “Киноатлас СССР”). Затем, в 1960-е, появляются телепередача “Клуб кинопутешествий” и киноотчеты о поездках руководителей страны (или артистов Большого театра) за границу. Да было уже поздно: возможность “поймать” временной разрыв между современной цивилизацией и “дикарями” безвозвратно осталась в прошлом.
Вероятно, Александр Литвинов чувствовал это, но не мог объяснить. И снова и снова пытался найти, “поймать” это прошлое: вначале, пройдя еще дважды своим дальневосточным маршрутом 1928 года и сняв фильмы “Удэге” (1947) и “По дорогам Приморья” (1957), а затем — написав о своих первых кинопутешествиях книги “По следам Арсеньева (записки кинорежиссера)” (1957) и “В краю огнедышащих гор” (1963). Но – увы! – за это время изменился и он сам: теперь Литвинов был “правильным” режиссером и гражданином, полностью идеологизированным и куда менее отважным. Примерно такая же метаморфоза произошла и с его другом Максом Поляновским; иные коллеги позволяли себе пренебрежительно отзываться о нем как о “старом халтурщике”.
Именно поэтому столь драгоценны для нас любые свидетельства о том бесшабашном и романтическом времени конца 1920-х – начала 1930-х, когда быстро расцвел и был безжалостно задушен жанр фильмов-путешествий. Нам хотелось бы, чтобы лучшие фильмы-путешествия не только исследовались киноведами, но и оказались нужными и полезными для всех, кто сегодня отправляется в далекие края с кино- или видеокамерой.
В стране Удэхе
Страной Удэхе автор называет ту часть самой далекой окраины Советского Союза – Уссурийской тайги на Дальнем Востоке, – в глубине которой живет племя удэ, насчитывающее 1200 с лишним человек. Удэ принадлежат к вымирающим племенам. Пробраться к ним очень трудно. До недавних времен к ним проникали лишь китайцы – хищные скупщики пушнины, теперь же к ним приезжают из Хабаровска – центра ДВК – сотрудники Комитета северных народностей.
Наибольшей популярностью и уважением удэхейцев пользуется исследователь Дальнего Востока В.К.Арсеньев, названный Горьким “русским Фенимором Купером” за его книгу “В дебрях Уссурийского края”.
Минувшим летом удэхейцев впервые посетила киноэкспедиция Совкино, с огромным трудом запечатлевшая их жизнь для фильмы “Лесные люди”. (Фильма, жен.рода – так говорили в эпоху немого кино. – Прим. ред.)
Все сведения о стране Удэхе, как и все, о чем рассказано в этом очерке, относится к лету 1928 года.
– Вы просите моих инструкций, моего благословения на эту поездку, а я в десятый раз напоминаю – экспрессы в тайгу не идут. Придется прибегнуть к самым невообразимым способам передвижения, да и то не всегда. В районе есть места, где не проедешь, не пройдешь. Вам понадобится пробивать себе дорогу топором, одновременно таская на себе лодку, аппараты и весь багаж. К тому же не забудьте о зверях; да и с людьми надо быть настороже в этих краях безвластья…
Маленький оператор, выслушав эти слова Арсеньева, влип в разложенную вдоль стола карту Уссурийского края, в сотый раз рассматривая расстояние между туземными селениями, факториями и стойбищами, изучая тонкие извилины быстротечных таежных рек.
– В успехе вашего кинопохода – прямо скажу, сомневаюсь, но если энергии много, езжайте. Во всяком случае, пожелаю вам самого главного – вернуться целыми.
Старый таежный волк Арсеньев, тридцать лет шарящий по закоулкам необъятного Дальнего Востока, замолк. По его мнению, он дал законченный профилактический совет и дальнейшие действия предоставил смелости людей из киноэкспедиции.
Дать фильмы из недр тайги было его заветной мечтой, но, когда дело подошло вплотную к осуществлению затеи, он, припомнив минувшие свои походы, побоялся за людей, которым предстояло пройти по его следам. Режиссер, он же руководитель экспедиции, из слушателя превратился в оратора, взявшего курс на решительное выступление.
– Вернемся или нет – будет видно. Пока же сообщаю вполне официально: мы выезжаем в тайгу. К этому почти все подготовлено, и отбоя бить не станем. Пробираться будем как придется. Остальное, как говорится, на экране…
Оператор с благодарностью взглянул на режиссера. Конец словам. Аппараты, оптика, пленка проверены и уложены. Надо осуществить указанный в карте путь, начало которого обычно: Владивосток-Хабаровск – поездом, оттуда по реке Амур до конечного пункта, затем пересадка в тайгу, где туземцы укажут путь и предоставят перевозочные средства.
Такова была прелюдия к первому кинопоходу в Уссурийские дебри, едва не стоившему жизни режиссеру Александру Литвинову, оператору Павлу Мершину и другим участникам экспедиции вместе с туземцами, сопровождавшими их. Но это было впоследствии, когда поход завершался.
Начался же он холодным мартовским утром на берегу необъятного Амура, широкого настолько, что временами едешь, не видя берегов, как бывает в море.
Хабаровская пристань тогда еще тосковала по людскому шуму и пароходным гудкам, сиротливый дебаркадер ожидал прикосновения жестких пароходных бортов, но в глубине покойных кабинетов амурского пароходства не торопились с открытием навигации, отодвигая начало ее до более урочных дней.
Взошедшее солнце застало на берегу кучу ящиков и футляров, горстку людей, окружившую треножник с навинченным на него серебристым тяжелым аппаратом, под которым отдыхали его сородичи – другие аппараты, поменьше.
Проводник экспедиции, таежный человек Сунцай, родом удэхеец, с нетерпением ожидал отъезда. Для него сложный и опасный путь был лишь приятной поездкой к родным местам, откуда его много лет назад вывез Арсеньев, нашедший впоследствии в Сунцае верного помощника во всех своих исследованиях огромного, часто непроходимого края.
Амур, лишь недавно сбросивший плотную ледяную шелуху, нес на своей поверхности легкие лодки и катера, с рассветом разгуливавшие по водной глади; наконец показался вдали “Налим” – катерок, которого с нетерпением поджидали собравшиеся на берегу. В это же время к ним подошел человек в туземном одеянии с узлом под мышкой. Сунцай тотчас же признал в нем удэхейца, обменялся парой гортанных фраз и немедля перевел:
– Это наш человек – удэхе. Его надо поехать бабушка себе купи. Его просит взять вместе ехать…
“Купить бабушку” – значит обзавестись женой. Удэхейцу надо было пробраться к гольдским стойбищам, чтобы там на наличные деньги купить себе подругу жизни, которых в его племени так мало, что жены переходят в наследие от старшего брата к младшим, отчего у молодого удэ нередко бывает вдвое старшая жена.
На “Налиме” было тесно, но удэхейца решили взять. И, отчалив из Хабаровска, небольшая съемочная группа имела в своих рядах двоих представителей лесного племени, которое, затерявшись в тайге, меньше всего ожидало незваных гостей.
* * *
Между тем “гости”, продвигаясь вниз по Амуру, вскоре достигли конечного пункта – села Троицкого, населенного преимущественно гольдами, слывущего торговым центром туземцев благодаря фактории Дальгосторга и охотничьей кооперации.
Костью в горле навязла эта фактория для пройдошливых скупщиков пушнины, за бесценок, за “огненную воду” забиравших лучшие шкурки от соболя и енота до медведя с бурундуком. В фактории за меха платят по таксе да еще снабжают продуктами, товарами и охотничьими припасами по самым сходным ценам.
Вот почему все чаще улимагды и баты (долбленые туземные лодки) причаливают к берегу, где фактория. Эти-то лодки прежде всего заинтересовали прибывших. С туземцами начали вести переговоры и вскоре достигли результатов: через два дня они обещали приехать для переброски киноэкспедиции в гольдские стойбища Таргон и Найхен.
Два дня маленький оператор, бродя по Троицкому, усердно вертел ручку своего “Debrie” или нажимал автоматический затвор “Sept”. Он жадно снимал всех прибывших в факторию туземцев, каждую привозимую ими шкурку и самый процесс торговли. А к концу вторых суток, перед самым отъездом в тайгу, разыгралась зловещая пурга, запорошил совсем по-зимнему снег, и с ними испарилась надежда на отъезд, который в такую погоду очень рискован по бурным рекам.
Но люди тайги крепко держат данное слово. Ночью они, рискуя аварией и гибелью, приехали и колотили в ставни фактории, вызывая нанявших, которые улеглись, уверенные в том, что туземцы не отважатся за ними приехать.
В Найхене у гольдов решили не задерживаться. Конечно, и здесь вертелась ручка аппарата, запечатлевая те куски новобытного, которые внесла революция в далекое стойбище. Фельдшерский пункт, пришедший на смену шаману, гольдская школа-пансион, где ребята живут всю зиму, туземная читальня, наконец, отдельные комнаты гольдского быта, в который внедрилась уже такая сложная штука, как швейная машина.
Поехали дальше по бурному Анюю. Вода в нем начала быстро подниматься, угрожая наводнением. Туземцы с весел перешли на шесты, но у последнего гольдского стойбища Сера выяснилось, что дальнейший поход на тяжелых гольдских лодках немыслим, нужны были легкие удэхейские баты, которых имелось только два. Экспедиция разделилась. Режиссер с оператором выехали вперед, чтобы нанять и прислать другие баты для оставшихся.
Но когда они достигли страны Удэхе, никто из ее обитателей не соглашался ехать по грохочущей узкой речонке, остервенело несшей камни и сорванные деревья. Лишь на третий день, после бесцельных уговоров, добились успеха. Удэхейцы, узнав, что прибывшие – друзья Арсеньева, наиболее чтимого ими европейца, пустились в путь на своих долбленых ладьях и через несколько дней привезли томившихся в Сере участников кинопохода.
Удэхейцы объяснили, что бурю, подобную пронесшейся в тайге накануне, помнят лишь древние старики. Жертвой бури стало крупнейшее в стране Удэхе “дерево Арсеньева”, в 1909 году нареченное им географическим пунктом, на котором путешественник, расчистив кору, вырезал соответствующую надпись. Теперь оно лежало подломленное, уставившись в небо вырезанными почти двадцать лет назад буквами.
Недалеко от стойбища маячила одинокая юрта. Как удалось выяснить – могила недавно скончавшегося удэ. Обряд погребения у лесных людей нисколько не похож на обычные похороны. Гиляки с древних времен предпочитают кремацию, другие туземцы – подвесные гробы на вершине таежных деревьев, удэхейцы же считают, что покойника вовсе не следует лишать обычного комфорта. Ему выделяют посмертное хозяйство: строят поодаль юрту, снабжают необходимыми вещами, продуктами, даже спиртом и там же поселяют любимых собак покойного, которого не зарывают – просто кладут на постель.
К этой своеобразной могиле направился оператор Мершин, неожиданно навлекший гнев на голову всей экспедиции. Два огромных пса, учуяв приближение постороннего, выскочили из юрты-могилы и яростно набросились на человека с аппаратом. Удэ никогда не нарушают покой мертвеца, доступ к нему имеют лишь псы, выступление которых рассматривалось как нарушение освященного традициями тайги правила.
Ропот туземцев, в том числе даже проводника Сунцая, заставил поспешно удалиться от места погребения. Собаки успокоились и вернулись к прерванному делу – пожиранию удэхейского трупа.
Среди разбросанных вдоль тайги стойбищ неожиданным контрастом показался хорошо сложенный деревянный дом, принадлежавший зажиточной удэхейской семье, возглавляемой старшиной рода Иней Амулинка. Полтора десятка человек, составлявших почетную фамилию, были немедленно облюбованы режиссером. Он тотчас же скомандовал:
– Останавливаемся здесь. Семья Амулинка – благодатный материал для нашего дела. Надо получше познакомиться, сойтись с нею и задобрить всех. Где у нас подарки? Надо их немедленно распаковать.
Наладить отношения со старшим в роду означало получить благосклонность остальных. И в первых же шагах, сделанных в поисках благосклонности, неожиданно помогло имя Арсеньева. Старик Иней заявил, что для друзей его друга Арсеньева он готов сделать все необходимое. И первым делом закатил в честь прибывших шаманство. Оно началось танцами молодежи, изумительно ритмичными и пластичными. Каждый танцующий надевал на себя побрякушки (примерно пудовой тяжести) и выделывал па, в которых чувствовались движения зверя, точнее, поступь медведя, которого удэ считают своим предком и верят в свое происхождение от него.
Дыхание предков коснулось нашего проводника. Сунцай сорвал с себя признаки внешней культуры – пиджак и кепку, повязал к тазу тяжелые медные побрякушки и принялся шаманить. Позже он объяснил, что молился о благополучии.
Иней Амулинка – старшина и главный шаман рода – вышел последним. Его появлению предшествовали все эти танцы и молитвы, к его выходу готовились – разжигали багульник, притащили бутыль чистого спирта.
Иней вышел облаченный в шаманские одежды, гремя многофунтовой подвеской и огромным бубном. Он тотчас же принялся шаманить, стремясь довести себя до высшего напряжения. Окуриваемый дымом багульника шаман прерывал свой пляс и заклинания, чтобы подкрепиться спиртом. Его не смущал треск киноаппарата и то, что люди уходили и возвращались. Свыше трех часов длилось шаманство, но усталости не было на лице Инея. Тяжелая одежда, подвеска, бубен как будто не стесняли его движений, в то время как других клонило к трансу от этого зрелища.
Впрочем, уходить, приходить снова, даже спать во время шаманства не возбраняется. Участников экспедиции утомило многочасовое зрелище, чего нельзя сказать о старом шамане. Окончание торжества он отметил новым возлиянием, вновь сообщил о своей готовности услужить друзьям Арсеньева, которым для чего-то понадобились услуги лесных людей. Чего хотели белые люди, удэхейцы не знали. Объяснить им цель прибытия было невозможно. Как рассказать о существовании обычной или живой фотографии, именуемой кино, им, из всех способов передвижения знающим лишь летом свои долбленые лодки, зимою – собачьи нарты.
Мне припомнился интересный рассказ о том, как реагировали камчатские туземцы на впервые показанную им кинофильму.
После длительного путешествия по чужим странам эйзенштейновский “Броненосец “Потемкин” достиг наконец далеких берегов нашей дальневосточной окраины. На Охотское побережье, в один из больших камчатских поселков Ола его привезла первая кинопередвижка.
Основные жители Олы – тунгусы. Здесь несколько десятилетий попы конкурировали с шаманами, и в результате в юртах туземцев появились иконы и кресты. Но не забыт был и шаман. По понятиям тунгусов, шаманы бывают сильные и слабые, причем каждый из них своими заклинаниями умеет творить чудеса.
Торговцы, привыкшие в прежние времена донага раздевать доверчивых туземцев, еще и теперь стараются поддержать среди них влияние церкви и держат в страхе божьем камчадалов и тунгусов. Вот почему на Камчатке происходит теперь борьба трех влияний на туземцев. Три влияния – это шаман, поп и избач.
И однажды, когда избач объявил, что в избе-читальне будет показываться нечто, никогда и никем не виданное, небольшой деревянный домик наполнили почти все жители Олы, старики и дети, даже женщины. Весть о том, что пароход привез редкую диковину, привлекла всех. Внутри избы завесили окна, на стену натянули полотно, погасили свет. Разочарованный ропот пронесся по комнате. Тунгусы решили, что все это не больше чем волшебный фонарь.
– Тумана кальтина. Наша видала, наша знает…
Но когда вслед за жужжанием динамо и треском аппарата на полотне раскинулось, переливаясь, настоящее море, по нему пошли пароходы с живыми людьми, размахивающими руками, говорящими меж собой, когда видно стало, как ветер колышет их одежду и флаги, лишь не слышно было слов… тогда в полярной избе-читальне воцарилась полная тишина… Сидевшие впереди отпрянули в сторону, боясь, чтобы их не смыла волна, и лишь одно восклицание пронеслось сдавленно:
– Эк ден шаман… (самый большой шаман).
На экране появились офицеры с погонами на плечах. Такие же самые, как те, что приезжали еще несколько лет назад на пароходах под трехцветным флагом, привозили “огненную воду”, спаивали туземцев, отбирали лучшие шкурки мехов, оскорбляли их жен и дочерей и нередко делали тунгусские головы мишенями для стрельбы.
– Эк ден шаман.
Что делают эти люди снова здесь?
Зачем приехали они вновь мучить бедных тунгусов?
И туземцы отодвинулись еще дальше от них, так хорошо знакомых по начинавшему забываться прошлому. Но вот другие люди, в бескозырках с колышущимися на ветру ленточками, восстали против произвола и швыряют начальников, которые в погонах, прямо в море и топят их.
– Эк ден шаман… Что-то будет. Не достанется ли потом от высшего начальства за все эти беспорядки?
Глаза ищут выхода из страшной темной комнаты, но вдруг зажигается свет – и вновь перед глазами гладкое белое полотно.
Смельчаки, подкрадываясь к нему, боязливо щупают пальцами, более робкие подались к выходу, другие, еще не [из] Комитета Севера, просили помочь им обзавестись сельскохозяйственными орудиями, чтобы осесть на земле всерьез, оттого что охота пошла на убыль, благодаря хищническому истреблению зверя гольдами.
Трудно было отказать удэхейцам в их просьбе, и киноработники “лечили” приходящих, предлагая им примитивные средства из дорожной аптечки, заносили в свои блокноты различные просьбы, обещая их выполнить по возвращении.
* * *
Нет слов, хороша тайга: густая, путаная, непроходимая, нелегко поддающаяся человеческим усилиям покорить ее первобытную целину. Этого не стал отрицать помреж, едва не заблудившийся в таежной чаще, утерявший из виду лагерь экспедиции и найденный впоследствии удэхейским мальчиком. Против красот тайги не восставал и оператор, заснявший пройденный путь и все местности в окружности.
Только режиссер, не расстававшийся со сценарием, в который по мере ознакомления с удэ вносил добавления и поправки, решительно заявил о том, что “хватит природы, пора взяться за типаж”.
Наивно думать, что “взяться за типаж” – это означает выстроить туземцев перед аппаратом и вертеть ручку, запечатлевая их вначале гурьбой, затем поодиночке крупным планом, наконец, по двое-трое. Так снимали видовые картины на заре кинематографии. Теперь же задание было посложнее. Народ удэхе вымирает, с каждым годом численность его уменьшается, и наш фильм должен послужить документом об этом племени, родственном, по одной версии – американским индейцам, по другой – гольдам, а по собственному поверью – медведям.
Чтобы сделать фильм-документ, пришлось взяться за изучение жизни, быта, семейного уклада удэхейцев. Их основное занятие – охота и рыбная ловля. Хищническими набегами на зверя гольды изрядно опорожнили тайгу, – и вместо 30 штук, приходившихся прежде за охотничий сезон на каждого удэ, ныне на целое стойбище приходится не более двух-трех зверей.
Охотники и рыболовы удэхейцы непревзойденные. Они не любят выходить на мелкого зверя, зато на медведя идут с самодельной рогатиной (вроде копья), идут один на один и неизменно побеждают. Когда пришел момент съемки охоты на медведей, волновались все, кроме вооруженного рогатиной удэ. Лесной человек вышел на лесного зверя, как кот на ловлю мыши. Увидав медведя, он вначале определил его приблизительный вес (медведица была килограммов на двести), затем предложил кому-то приобрести по сходной цене шкуру и не торопясь вышел навстречу зверю. Поединок закончился победой человека. Медведь стонал и бился в предсмертной агонии, когда туземец сделал нарезку на его шкуре… С этой пометкой он мог оставить свою добычу, не опасаясь за нее. Никто не похитит, никто не воспользуется ею – таежный знак тому порукой.
Еще удалось заснять охоту на дикого кабана и результаты обеих охот. Когда животное убито и пометка на нем сделана, удэ садится в свою лодку и едет домой. Его миссия на этом заканчивается, “добывающая промышленность” сменяется “обрабатывающей”, и на арену действий выступает женщина. Ей поручается доставка убитого животного в стойбище. С полным знанием дела удэхейка быстро режет и потрошит добычу, нанизывает на вырубленные здесь же жерди шкуру и мясо, взваливает на себя и увозит домой.
Если убит медведь, устраивается празднество съедания медвежьей головы. На торжество допускаются только мужчины всего рода. Честь распределения головы предоставляется любимому зятю. Согласно этикету, он вначале долго отказывается, затем принимает почетную обязанность и вместе с другими уплетает мясистую голову. Объедки оставляют женщинам, череп медведя подвешивается к дереву, и обычно заканчивают торжество шаманством.
Рыбу ловят удэхейцы на ходу, словно забавляясь. В быстротечных таежных реках рыбы много. Удэ едут в своих батах, попутно забрасывают в воду острогу, а когда вынимают, на острие бьется плотно нанизанная рыба. И как-то так ловко идет у них рыбная ловля, что ни разу не возвращается острога порожней. Всякий раз улов обеспечен.
Выловленную рыбу немедленно очищают от чешуи, мелко нарезают, почти крошат и поедают сырой. Это любимое блюдо лесных людей называется талой. Вяленая рыба – юкола – почти круглый год составляет главное питание удэхейцев и их главных пособников в хозяйстве – псов. (Все особенности таежной охоты, рыбной ловли и праздников после их удачного завершения были постепенно уловлены глазком кинообъектива, впервые попавшего в Уссурийскую тайгу.)
Дни были теплые, солнечные, большие. Тайга наводнилась комарами, клещами и гнусами, впивавшимися в тело и причинявшими дикую боль. Сетки уже не помогали, да и работать в них не всегда удобно, а снимать почти все время приходилось с утра до вечера.
Разве можно было упустить процесс долбления лодки из только что срубленного дерева? Или постройку юрты для беременной женщины? Или первые шаги на огороде?
Каждый этот процесс не так уж прост, если к нему попристальнее приглядеться. Например, беременную до родов отделяют от общества, поселяют отдельно, не разрешают никуда выходить, ее никто не навещает – ни муж, ни посторонние. Только пищу приносят и оставляют у входа в юрту другие женщины. Но вот родился ребенок, и женщина получает право вернуться в свой дом.
Таежные огороды – первые показатели стремления удэ сесть на землю. Охота идет на убыль, перестает быть основным промыслом, и в поисках замены удэ взрывают целину тайги, обзаводятся вывезенными в малых до смешного количествах домашними животными и птицей. Иногда на целое стойбище приходится один петух или единственный поросенок, мирно пасущийся у входа в юрту рядом с лисицей и колонком. Умением приручать животных удэхейцы могут сравниться разве лишь с Дуровым, и в этом направлении их могли бы широко использовать дальневосточные животноводческие организации.
О далеком Комитете северных народностей, который в Хабаровске, кое-что здесь слыхали, кое-что сообщил теперь ставший горожанином Сунцай Геонка, и несколько удэхейских племен под председательством Инея созвали родовое собрание, чтобы обсудить проблему дальнейшего своего существования.
Это собрание было клочком, может быть, лишь инфузорией той нови, которая вошла в первобытный мир удэхейцев. Они долго совещались, сидя на срубах под небом тайги, пока дали задание Сунцаю по приезде в город ходатайствовать от имени всего народа перед неведомым комитетом о присылке им домашних животных, продуктов, огнестрельного оружия и огнеприпасов.
Может быть, охотничье ружье Сунцая, ставшее предметом всенародного любопытства, толкнуло удэхейцев на мысль о собрании и обращении к Комитету Севера. Люди, живущие на стыке двух миров – первобытного и современного, идущие на охоту с библейским вооружением, поныне ставящие самострелы на звериных, нехоженых тропах, ищут путей приобщения к другой жизни, о которой им известно так немного.
Много позже мы слыхали, что Сунцай выполнил наказ своего племени, побывал в комитете, и тот снабдил лесных людей всем, о чем они просили…
* * *
– Га! Аппарат смотреть не могу! Начали! – Этот возглас режиссера, с утра до захода солнца звучавший близ стойбища и в тайге, удэхейцы научились понимать не хуже профессиональных актеров.
От них не требовали позировки. Переводчику всякий раз долбили: “Скажи, пусть делают свое дело, не обращая внимания на аппарат, на нас. Пусть живут и работают, как вчера, месяц назад, как каждый день…”
И это удалось. Долгое пребывание экспедиции в тайге притупило любознательность туземцев.
Маленький Салик, младший в роду Амулинка, вдоволь наигравшись затворами всех аппаратов, стал к ним, как и к людям экспедиции, настолько равнодушен, что при них не стеснялся сосать материнскую грудь, а при случае и отцовскую трубку.
Этот “младенец” Салик прекрасно правит батом, ловит острогой рыбу, помогает отцу на охоте. И одновременно не отказывается от материнской груди (удэхейки кормят ею детей до 3-4 лет) и от курения, а курят здесь мужчины и женщины с ранних лет до глубокой старости.
Иногда на охоту или рыбную ловлю удэхейцы уезжали целыми семьями на несколько дней. Тогда приходилось свертывать палатки, забирать аппараты и следовать за ними. Уезжая, удэ не закрывали своих жилищ, ограничиваясь лишь тем, что притыкали к двери палку, а на окна навешивали клочки материи.
– Иней! Неужто не опасно так оставлять жилище? А если заберется нехороший человек и оттуда все вынесет?
Старый Иней улыбнулся. Вот еще! Кто же войдет в дом, если у дверей стоит палка, а окна занавешены?
Собственно, палку втыкают, чтобы ветром не открыло дверь, чтобы в юрту не вошла собака. А вор? По понятиям удэ, вор – это сумасшедший. Кому в тайге надо красть, если по туземному обычаю не принято ни в чем отказывать просителю.
Позже никого не удивляло, что удэ строят свои амбары за пять, за семь и больше километров от жилья. Туда они сносят все свое достояние: шкуры, продукты и прочее – и никогда ничего не запирают. Опасен лишь зверь, но амбары строят высокие, почти двухэтажные, туда ему не добраться.
Кажется, нет на земле другого места, где бесхитростность и честность были бы так велики, как в этой глуши. Нет большего позора для удэ, нежели не исполнить обещания или солгать. Горе обманувшему хоть раз! Он никогда не обретет доверия, с ним никто не станет считаться.
Вот почему Арсеньев предупреждал уезжавших в тайгу:
– Ни одного обещания, самого незначительного, не давайте зря. Если хоть однажды подведете удэхейца, не ждите от него никогда самой простой услуги. Лучший способ сдружиться – не хитрить с удэхе.
И его совет выполнялся неукоснительно почти два месяца, проведенных в тайге.
Наступил день, когда в цинковые, прочно закупоренные ящики оператор вложил последнюю главу киноповести о стране Удэхе и, убедившись, что не осталось ни одного незапечатленного момента из жизни вымирающего племени, намекнул на возможность отъезда. Может быть, этого исключительно терпеливого человека вконец извела таежная мошкара, не только больно кусавшая, но и забиравшаяся в накомарники экспедиции и пищу, изводившая гудом, налетавшая роями на объектив, делая невозможной съемку. Впрочем, в последнее время к оператору, словно к египетскому фараону, приставили двух туземцев с опахалами.
Режиссер еще долго копался в сценарии, но, убедившись, что засняты не только удэхейцы, но почти весь животный и растительный мир Уссурийской тайги, одобрил подготовку к отъезду.
И снова старый Иней устроил в честь уезжавших многочасовое шаманство, а наутро народ удэхе вышел на проводы экспедиции, смысл пребывания которой так и остался для него непонятным.
Может быть, залетит когда-нибудь в далекие уссурийские земли кинопередвижка и раскроет тайну двухмесячного пребывания людей, которые все объясняли, лечили, играли на разных инструментах, наводняли трескотней тайгу, показывали фокусы, дарили подарки и предлагали удэхейцам за их услуги блестящие твердые кружочки и хрустящие, занятно разрисованные бумажки.
Полудикие люди были теперь добрыми знакомыми всех покидавших Сихотэ-Алинь. Вначале казалось, что лица у туземцев все на один лад, но теперь, когда известно было имя, возраст, характер каждого, потихоньку наползала грусть, неизбежная при расставании.
Баты зашевелились, туземцы налегли на весла, люди, посылавшие с берега каскад непонятных приветствий и энергичных взмахов, отдалялись.
Снова бурные протоки, завалы и быстрые таежные реки, снова рискованный путь в удэхейских скорлупах; тайфун и авария, во время которой погибло имущество экспедиции, но удалось отвоевать у стихии аппараты и пленку, на которую были запечатлены удэхейцы.
Снова село Троицкое, река Амур, Хабаровск, Владивосток. Заснятый материал опущен в проявитель. У всех захватило дух… последний тревожный момент. Что-то скажет проявитель?.. Но все благополучно, трехмесячные скитания по тайге не напрасны.
Повесть о стране Удэхе, написанная глазком объектива, родилась…
Все это было летом 1928 года. В результате работы экспедиции серия советских культурфильмов1 обогатилась еще двумя картинами, обошедшими все наши кинотеатры и клубы. Названия этих фильмов – “Лесные люди” и “По дебрям Уссурийского края”2.
Вдоль и поперек Камчатки
Не успели еще эти картины появиться на экране, когда знакомые уже читателю товарищи Литвинов и Мершин стали во главе новой экспедиции, более далекой и продолжительной. В декабре того же года Совкино снарядило и отправило их вновь на Дальний Восток — по выражению Арсеньева, край, величиной превосходящий Европу. На этот раз задание киноэкспедиции значительно расширено, и срок работы утроен.
Киноработники, отправившиеся в полярный кинопоход за культурфильмами, пробудут в пути полтора года и в случае благополучного исхода предприятия возвратятся в Москву не раньше весны 1930 года. Маршрут их таков: из Владивостока в апреле минувшего года они выехали на пароходе “Астрахань” в город Петропавловск-на-Камчатке. Отсюда путь экспедиции идет на Командорские острова, в Усть-Камчатск, бухту Корфа, Пенжинскую губу, Тайганасский полуостров и обратно.
Способы передвижения по Камчатке известны: зимой – в туземных нартах, запряженных оленями и собаками, летом – на катерах и батах, а там, где особенно сильно бездорожье, – на лошадях и пешком.
Задача экспедиции – заснять несколько культурфильмов. Первый будет посвящен корякам и называется “Помеллу и чаучу”3, другой фильм – о ламутах, народности, база существования которой – оленеводство. Она так и будет называться: “Олений всадник”4. Третья картина – о полуострове Камчатке под названием “Забытый край”5, четвертая “Тумугуту”6.
Эти фильмы ознакомят нас с далекими, малоизвестными окраинами Союза и народностями, о которых мы почти ничего не знаем.
Ровно через три месяца после выезда из Владивостока в Приполярную область мною было получено первое известие от режиссера экспедиции Александра Литвинова, написанное 11 мая:
“Проболтавшись месяц в океане у Командорских островов (остров Беринга и остров Медный), мы, увы, снова возвращаемся к Петропавловску, вместо того чтобы высадиться в Усть-Камчатске. Причины следующие: при выходе из Усть-Камчатска к Командорам пароход “Астрахань” встретил большие льды и получил пробоину в носовой части. Закончив работу у Командоров, капитан не решался снова рисковать, да еще с дырявым носом, и, запросив согласие Совторгфлота, пошел прямо в Петропавловск-на-Камчатке.
Вчера наступил месяц, как мы покинули Владивосток. В пути снимали. Снят шторм, льды, острова Беринга, Медный, город Петропавловск.
Путь наш длинный, и в Пенжинскую губу попадем не ранее августа. Большое внимание оказывают нам окрисполком Камчатки, тамошний музей и парторганизации. В Петропавловске на совещаниях зачитывались сценарии, которые получили одобрение. Тут же были внесены поправки, добавления, которые приняты с большой благодарностью.
B течение месяца в океане почти все время стояла штормовая погода. Качало нас изрядно, но не укачивало, а поэтому работу мы вели все время.
Скоро уходим в самые глухие места и зимой вовсе оторвемся от материка. Более чем полгода о нашем существовании вряд ли кому-либо будет известно. Единственная радиостанция на Охотском побережье будет находиться от нас очень далеко. Ближайший пункт от станции будет от нас в 400 километрах.
Камчадалы предупреждают, что впереди нас ждут путевые опасности; мы прекрасно учитываем обстоятельства и обстановку, но верим, что нам все удастся перебороть и с ценнейшим материалом возвратиться на материк”…
Второе послание киноэкспедиции было написано 18 июня 1929 года в Усть-Камчатске, где в это время съемки шли к концу и велась подготовка к походу вверх по Камчатке до Козыревска с предварительной остановкой в селе Ключи… Отсюда экспедиция должна была достигнуть Ключевской сопки. Предстояла попытка взобраться на один из важнейших в мире действующих вулканов, на который до сих пор никому еще подниматься не приходилось.
На Камчатке имеется 12 действующих и 30 потухших вулканов. Редкий год проходит здесь без землетрясений и толчков. В 1923 году во время землетрясения в Усть-Камчатске были разрушены рыбоконсервные заводы. В наши дни Ключевской вулкан энергично выбрасывает пепел и пары. К нему лежал путь киногруппы из Козыревска через хребты на Тигиль.
Осилить этот перевал летом невероятно трудно. История Камчатки не знает ни одного случая, когда этот перевал был перейден через хребты в летний период.
По поводу предстоящего испытания Литвинов писал следующее:
“… Экспедиция совершит этот невероятный по своим трудностям переход. Мы уже привыкли к запугиваниям Арсеньева, однако выполнили намеченный план, когда снимали удэхейцев. На Камчатке нам приходится много труднее, но все мы твердо решили полностью выполнить принятые обязательства – дать несколько интересных и нужных культурфильмов. Перевал через Тигиль сделаем во что бы то ни стало, чего бы он нам ни стоил. Это наш единственный путь к месту основной работы. Уже шесть месяцев мы все ползем и надеемся лишь к сентябрю добраться до Пенжинской губы, где нам предстоит развернуться”.
Несмотря на середину июня, холод еще не покинул Камчатку. Обильным снегом были покрыты не только горы, но и низины. Участникам экспедиции приходилось вытаскивать из тюков зимнюю одежду и поспешно натягивать ее поверх летней. Весна в тундре только начиналась.
Если ее плохо воспринимали прибывшие с материка люди, зато хорошо учуяли приход весны постоянные жители тундры – звери. На пути киноэкспедиция имела возможность в этом убедиться: трое молоденьких медвежат, предоставленные самим себе, забавно кувыркались на дереве и под ним. Малыши были на редкость забавны и походили на плюшевых медвежат, сбежавших из игрушечного магазина.
Оператор решил запечатлеть забавную тройку. Пригодится, мол. Но трудно было снимать медвежий молодняк. Глядевшие на медвежат не смогли оставаться равнодушными. Хохот оглашал тишину тундры, захватывал даже редко улыбающихся туземцев, проводников экспедиции, подбирался к оператору, старавшемуся не вспугнуть медвежат и деловито вертевшему ручку аппарата.
Малыши катались и кувыркались по не растаявшему еще снегу, неуклюже взбирались на деревья, срывались, падали и снова кувыркались. Зрелище было на редкость забавным, даже вернувшаяся с добычей медведица-мать была удивлена и застыла, словно позировала киносъемщику.
Чтобы не испугать всю эту группу, экспедиция отошла тихонько в сторону. К этому времени наигравшиеся досыта медвежата заснули на дереве, что не преминул немедленно заснять Мершин. Так частично была запечатлена на пленку весна в тундре.
Попутно засняли первый улов крупной рыбы чавычи из породы лососевых. Здесь ее называют камчатской ветчиной. Попала на ленту фактория АКО (акционерного камчатского общества), где в то время скопилось много шкурок лисы, сиводушки7, росомахи, соболей, медведя и других зверей. Весь этот мех предстояло отправить с ближайшим пароходом на материк. Засняли еще заводы АКО и пароходы с привезенным для них грузом.
26 июня экспедиция Совкино выехала на катере на Усть-Камчатск и через двое суток прибыла в село Ключи. Здесь раздобыли лошадей и сквозь дремучую тайгу, через быстрые и бурные горные речки, через непроходимые кустарники и топкие болота, через долы и горы, то по траве, то по снегу двинулись к действующему Ключевскому вулкану.
Четверо суток шли медвежьими тропами, преследуемые полчищами комаров, пока подошли вплотную к вулкану. Горстка киноработников находилась в это время на высоте 1000 метров. Между тем вулкан обложило облаками; пришлось набраться терпения и ждать, пока они сползут. В три часа ночи аппараты были готовы к съемке. Сопровождавшие экспедицию рабочие тем временем развели костры, проводники уводили на водопой лошадей.
Лица участников экспедиции были прикрыты сетками, даже некурящие держали в зубах папиросы – только бы избавиться от назойливых комариных полчищ. Первым сорвал с лица сетку оператор Мершин. Наступил момент, когда появились первые признаки утра, обещавшего быть солнечным. В утренней дымке показалась долгожданная сопка.
Оператор не стал терять времени, рука его немедленно легла на ручку аппарата, глаз плотно прижался к окуляру. Ключевской вулкан впервые попал на киноленту. Во время съемки все время менялись планы, а с ними и объективы. Чтобы показать на экране вулкан вплотную, при съемке применялся телеобъектив, приближающий снимаемые предметы.
Таким способом удалось заснять очень крупно кратер, выбрасывавший дым. Но в девять часов утра работу пришлось приостановить; сопку снова поглотили облака, чтобы обнажить ее лишь часам к семи вечера.
Весь день снимали лаву, ледники, вулканический песок, камни, образованные лавой, и наиболее интересные места, по которым проезжала экспедиция. Потухшие вулканы и песок, разбросанный от них на десятки километров, – все это “обыгрывалось” объективом почти двое суток.
Засняв вулкан, экспедиция выехала в Ключи, но надолго в них задержалась. Дальнейший путь шел по реке Камчатке до Козыревска. В дороге удалось запечатлеть типичное камчадальское селение Ушки и староверческое село Каменку.
Из Козыревска предстояло совершить летний перевал через хребты на Тигиль. Между 18 и 19 числами июля караван киноэкспедиции, составившийся из двадцати лошадей, покинул Козыревск, чтобы впервые в истории Камчатки сделать перевал в летнее время. Предстоял путь через топкую тундру, наводненную комарами, через долы и снежные хребты. Это путешествие предполагали осилить в две недели, хотя местные аборигены доказывали, что меньше чем в три недели этот путь никак не уложить.
Итак, с 18 июля проводники экспедиции Совкино, весьма неохотно принявшие предложение сопровождать ее в тяжелом и малоизвестном пути, вышли в тайгу ловить пасущихся в ней целый год своих лошадей. Тройку своих лошадей предоставил камчатский краевед Новограблоков, отправившийся вместе с киноработниками в поход на Тигиль. Главными проводниками экспедиции на этом участке были председатель ламутского туземного райисполкома, ламут Трифон Солодяков, и его помощник, коряк Покан.
Исторический перевал был совершен.
Продолжался он не две и не три недели, а полных 25 суток, описанию которых посвящено обширное письмо режиссера экспедиции Александра Аркадьевича Литвинова, присланное мне из Тигиля. Содержание его столь интересно и поучительно, что самое лучшее, по-моему, опубликовать его, почти ничего в нем не изменяя.
Дадим слово руководителю отважной горстки людей, делающих на далекой окраине нашего Союза первые советские культурфильмы:
“Перевал через хребты с Восточного побережья на Западное совершен. Весь путь продолжался 25 дней, из них вьюками, на конях, – восемнадцать дней. Наш караван прошел через хребты по маршруту Козыревск – Седанжа – Тигиль в летний период впервые в истории Камчатки.
Итак, мы – пионеры летнего перевала.
Шли мы через топкие тундры, где лошади вязли по грудь, падали с вьюками и людьми. Проходили через бурные горные реки, купаясь в ледяной воде, подымались на хребты до полосы снегов, спускались на альпийские луга, пробирались сквозь непроходимые кустарники.
Ламут Солодяков и коряк Покан вели нас уверенно вперед, ориентируясь по солнцу, сопкам и рекам. Этой дорогой и они шли впервые, но были уверены, что мы найдем Седанку, хотя боялись топкой тундры, которая могла заставить нас снова менять путь, а может быть, и возвращаться назад.
Туманы и дождь останавливали движение каравана. В таких случаях устраивали лагерь там, где нас заставала непогода. Затем, когда прояснялось, продолжали путь, делая ежедневно тридцать километров шагом.
Разведчики экспедиции (проводники) все время шли впереди, и караван по едва заметному следу двигался за ними.
Тундра. Гробовая тишина. Караван остановился. Лошади или человеку утонуть в этой топи недолго. Камчадалы (наши рабочие и владельцы лошадей) насупились и молчат. Трифон и Покан, сойдя с лошадей, пошли пешком, нащупывая палкой тундру. Вскоре издалека донесся знакомый голос:
– Слезай с коней, веди по одному… Этот возглас взбодрил утомленных людей.
Он дал знать, что не придется сворачивать обратно, что удастся пройти. И вновь началась мука. Лошади, чувствуя опасность, осторожно ступали по топкой грязи, проваливались, судорожно бились, цепляясь за твердую почву копытами.
Подымая коней и вьюки, продолжали путь вперед. Настроение улучшилось, когда на смену тундре пришла тайга. Но и в ней двигаться по хребтам – удовольствие не из больших. Не говоря уже о бесчисленных полчищах комаров и оводов, немилосердно жаливших коней и людей, превращавших к концу дня белую лошадь в красную, а руки людей в облучки, расчесанные до крови.
Но всего труднее густые подъемы и спуски сквозь густую листву. То и дело кричишь сам или слышишь впереди и сзади себя окрик, обращенный к лошади:
– Тихонько, тихонько…
Конь и так идет более чем тихо и все же падает, а с ним седок или груз. Даже самые опытные всадники — камчадалы — не избегли падения с коня или, что хуже, с конем. На подъемах лопались подпруги, седла шли назад, кони падали вместе со всадниками. Киноаппарат, прикрепленный к наиболее спокойной лошади, находился под особой охраной из трех человек. Но и под ним падала лошадь, а сохранению аппарата способствовали железные ящики плюс выносливость крепкой камеры, какой является “Бэль-Хауэл”. Этот жуткий перевал не отразился на аппарате. Не было случая, когда бы он отказывался работать.
На семнадцатый день пути увидели Седанку. Остановились в трех километрах от нее и взгрустнули. Впереди вновь была тундра.
Пробраться к самой Седанке далеко не просто. Полтора дня нащупывали к ней дорогу и не нашли. Предстояла печальнейшая перспектива возвращения назад, если бы экспедиция не встретила нескольких ительменов, постоянных жителей Седанки. Они указали кружной путь к Седанке, но что за дорога это была, можно судить хотя бы по тому, что понадобилось затратить полдня на прохождение этих злосчастных трех километров.
Счастливейшими часами жизни показался всей нашей группе привал в Седанке. Тотчас же по приезде сюда подняли радиомачту и слушали передававшуюся из Хабаровска радиогазету и концерт. Вымирающее племя ительменов впервые услыхало радио. Это было во втором часу ночи по седанскому времени, или в одиннадцатом часу вечера по хабаровскому.
После трехнедельного пути все участники киноэкспедиции страшно устали, мечтали исключительно о сне, но разве можно было удалить набивших комнату этих чуть не первобытных людей, глотавших каждый звук, выходивший из репродуктора?
Наконец улеглись. Раздеться ни у кого не хватило сил. Спали в одежде. Назавтра, с раннего утра, приступили к съемке. Надо ли говорить, что первыми объектами ее были сами ительмены, вымирающие ительмены, еще до наших дней сохранившие свой язык. Как жаль, что с нами нет звуковой аппаратуры.
Днем снимали один из примечательных камчатских способов ловли рыбы запорами, затем приготовление юколы (сушеной рыбы, которой долгую зиму питаются люди и собаки, заменяющие им лошадей), запечатлели также юкольщиков и знаменитых камчатских собак.
В десять часов вечера по местному времени снова заговорило радио.
Ительмены поголовно всем селением сбежались послушать невиданную диковинку. Мужчины, женщины с грудными детьми, глубокие старики оказались жадными слушателями хабаровской передачи. Сидели до того момента, пока не раздавалась из репродуктора заключительная фраза: “Спокойной ночи”.
Свою благодарность нам ительмены выразили при отъезде экспедиции. Эти люди, почти сплошь больные наследственным сифилисом и трахомой, явились проводить нас, ласково улыбались нам, жали руки всем работникам киногруппы.
К Тигилю предстояло ехать по реке в батах, знакомых нам по поездке к удэхейцам в Уссурийском крае. Едва стали отчаливать наши баты, раздались выстрелы. Это было приветствием ительменов-мужчин. Ительменки бежали по берегу, провожая баты. Все вместе долго махали платками и кричали:
– Спасибо, товарищи. Приезжайте к нам…
В ответ на приветствия туземцев дал несколько салютов из ружья рабочий экспедиции, постоянный житель Камчатки Гаворин, будущий каюр экспедиции на “собачьем экспрессе”.
После лошадиной тряски дорога вниз по течению показалась на редкость приятной. В пути долго вертелась ручка аппарата, к вечеру же показалось долгожданное село Тигиль – районный центр. О приезде экспедиции здесь знали и долго готовились к редкому событию.
Экспедицию радушно встретили. Через несколько времени прибывшие установили в избе-читальне громкоговоритель, и впервые Тигиль услыхал радио. Трудно описать настроение жителей села, особенно местных партийцев… Чтобы дать о нем некоторое представление, надо учесть вот что: почта сюда приходит больше по настроению, чем по назначению. В августе 1929 года тигильцы читали газеты за декабрь минувшего года и считали “свежими” газеты январские.
И вот в этом-то Тигиле, благодаря установленному нами радио, впервые услыхали сегодняшнюю газету сегодня же. Надо было видеть лица этих людей, чтобы понять, как велика их жажда знать, что происходит на материке.
Камчатку необходимо снабдить коротковолновыми радиоприемниками и инструкторами по радиоделу.
Не меньшим, чем радио, событием для ительменов и тигильцев была наша кинопередвижка, демонстрировавшая советские картины, в том числе и хронику, отражавшую колоссальную стройку, идущую на материке.
На другой день выехали из села Тигиль на летовье к корякам – оленеводам Тигильского района. Нам удалось заснять их летний быт, но оленей мы не видели. В эту пору они пасутся далеко в хребтах. Зато мы имели удовольствие присутствовать на заседании туземного райисполкома под председательством бедняка-оленевода Эвьялли. Разбирался вопрос о плановом распределении моховищ среди кочевников, причем так деловито и классово выдержанно, как будто эти туземцы вовлечены в общественную жизнь с давних времен, а не в самые последние годы усилиями советской власти, установившейся вдали от материка. Конечно, мы засняли это заседание, не преминув еще раз пожалеть об отсутствии у нас аппарата для записи звука в нашем будущем фильме”.
Итак, Камчатка пройдена целиком и полностью.
По тундре и тайге, на лошадях, в батах и пешком был пересечен за четыре месяца далекий полуостров экспедицией Совкино. В первых числах сентября на шхуне “Чукотка”, принадлежащей акционерному камчатскому обществу, киногруппа покинула последний почтово-телеграфный пункт на Камчатке – Усть-Тигиль, и выехала на север в Приполярную область. Там будут сниматься два культурфильма – “Тумугуту” и “Олений всадник”.
В последней перед отбытием в Приполярную область сентябрьской весточке киноработники пишут: “Теперь до весны не ждите вестей. Более чем полугодовое молчание охватит нас, а это, пожалуй, страшнее топкой тундры. Всякая почтово-телеграфная связь прерывается. Единственная возможность быть в курсе материковых дел – это радиосвязь со станцией Дальневосточного Университета, находящегося во Владивостоке. Каждую первую и третью среду нового месяца нам передают сообщения, принимаемые нами хорошо”…
Богатства неизведанного советского Севера – блестящая тема для книг и кинофильмов. Если недавно мы восхищались иностранными, не всегда снятыми в естественной обстановке “Нануками”8 и “Чангами”9, то кинопутешественники экспедиции Совкино ознакомят нас с подлинной жизнью и бытом далеких окраин и племен.
Экспедиция Литвинова – серьезное и крупное предприятие. Если полуторагодичный кинопоход завершится успешно, в недалеком будущем наши культурфильмы обогатятся собственными “Нануками” и “Чангами”.
Предыдущие работы киногруппы в стране Удэхе позволяют верить в это предположение.
* * *
Книга была уже готова к печати, не терпящая простоев типографская машина ждала ее, автор давно поставил точку и подписал книгу к печатанию, когда на его имя прибыла радиограмма. Развернув ее, он тотчас же прочитал:
“Камчатка Наяхен 25 апреля 1930 года
Зимовка прошла благополучно Все здоровы Прибыли Наяхен Выезжаем Петропавловск на Камчатке ожидать парохода на Владивосток Все культурфильмы закончены Рассчитываем прибыть Москву июне. Литвинов Мершин”
Эта радиограмма была первой весточкой после вынужденного полугодового молчания. Я получил ее 29 апреля, точнее — на пятый день после подачи.
Когда пахнущая еще типографской краской книга дойдет до читателя, действующие лица последней ее главы возвратятся в Москву, и труд их лучше слов расскажет о том, как и чем живет советская Камчатка.
Макс Поляновский. На далекой окраине (ДВК). – М., “Молодая гвардия”, 1930, с. 156-191.
Примечания
1. “Культурфильмы” (“культурные фильмы”) – понятие, заимствованное отечественными кинематографистами в 1920-е годы из немецкого кино. “Культурфильмы” (а также их предшественники в 1900-1910 годах – “просветительные фильмы”) заложили основы научно-популярного кино. Основной их целью было просвещение зрителя: воспитание навыков гигиены, ознакомление с достижениями науки и т.п. К ним в 1920-е годы относили и “экспедиционные фильмы”, “фильмы-путешествия” (подобные литвиновским), которые следовало бы, наоборот, выделить в отдельный самостоятельный жанр. И дело даже не в перегруженности “культурфильмов” длинными и невыносимо скучными титрами-объяснениями (в то время как “экспедиционные фильмы” и “фильмы-путешествия” были достаточно “зрительскими” и шли в прокате чаще всего с успехом). Дело в том, что лучшие из “фильмов-путешествий” сумели, отойдя от “культуртрегерства”, показать экзотические народности, живущие в другом, нецивилизованном времени (см. также наше предисловие). Сегодня сделать это уже невозможно, так как даже далекие южноамериканские индейцы знакомы и с кинокамерой, и с часами, и с остальными достижениями современной цивилизации. А главное – эти народности и племена перестали жить полностью обособленной от “большого мира” жизнью.
2. Фильмы Александра Литвинова “По дебрям Уссурийского края” и “Лесные люди” были выпущены на экран в 1928 году.
3. О таком фильме Литвинова нам ничего не известно – очевидно, он не был сделан. Во всяком случае, ни в одном из журналов и каталогов 1930-х годов он не упоминается.
4. Фильм “Олений всадник” был выпущен в 1930 году.
5. Фильм был выпущен в 1931 году под названием “Неведомая земля (Камчатка)”.
6. Фильм “Тумугуту” вышел на экраны в 1930 году.
7. Сиводушка – цветная лисица, выведенная путем скрещивания серебристо-черной и красной лисиц, а также ее мех.
8. “Нанук с Севера” (1921) – первый фильм Роберта Флаэрти, одного из зачинателей документального кино как искусства.
9. “Чанг” (1928, США) – полуигровой, полудокументальный фильм Мэриена Купера и Эрнеста Шёдзака, рассказывающий о дружбе сиамского мальчика и слона. Он с небывалым для фильмов такого рода успехом прошел в американском и европейском прокате. В СССР “Чанг” был показан в том же 1928 году и вызвал яростные дискуссии в среде кинематографистов. Основная их часть призвала отечественных режиссеров экспедиционных фильмов равняться на “Чанг”, и лишь немногие (В.А.Ерофеев, А.А.Литвинов) пытались доказать, что нам незачем подражать загранице. Действительно, за несколько “золотых” для советского экспедиционного кино лет (1927-1933) было создано удивительно много замечательных картин, ни в чем не уступающих заграничным. К сожалению, эти шедевры были Западу неизвестны, да и в сегодняшней России о них почти никто не знает.
Что касается Купера и Шёдзака, то они в документальном кино, к сожалению, не задержались. После блестящего дебюта – документальной картины “Трава” (1926) и “Чанга” (1928) – они снимали только игровые коммерческие фильмы, среди которых были и очень популярные: например, первый “Кинг-Конг” (1933) и “Доктор Циклоп” (1940).
Публикация, предисловие и примечания А.Дерябина.
ДЕРЯБИН Александр Степанович, 1971 г.р., историк кино, ответственный редактор историко-теоретического журнала “Киноведческие записки”.
